сейчас и шепелявить начнет, что с ним случается всегда, когда он в бешенстве.
В эту минуту Чарнецкий окончил чтение, с минуту крутил свою бороду и думал, наконец проговорил звенящим, неясным голосом:
— Пожалуйте сюда, пан офицер!
— К вашим услугам!
— Говорите правду, — с ударением сказал каштелян, — потому что этот рапорт написан так искусно, что я никак не могу понять, в чем дело… Только… говорите правду: войска рассеяны?
— Ничуть не рассеяны, мосци-каштелян!
— А сколько дней вам нужно, чтобы снова собраться?
Тут Заглоба шепнул Скшетускому:
— Он хочет его на удочку поймать.
Но Харламп без колебания сказал:
— Раз войско не рассеяно, то ему нечего собираться. Правда, что из ополченцев мы недосчитались человек пятисот; когда я уезжал, их не было и между убитыми, но это дело обычное, от этого армия не пострадала, и гетман двинулся в погоню за королем в полном порядке.
— Вы говорите, что не потеряли ни одной пушки?
— Мы потеряли четыре орудия, которые шведы, не имея возможности взять с собой, заклепали…
— Я вижу, что вы говорите правду; расскажите же, как это все произошло.
— Начинаю! — сказал Харламп. — Когда мы остались одни, неприятель скоро заметил, что завислянских войск нет и что на их месте осталось несколько «партий» и нерегулярных отрядов. Пан Сапега думал, что шведы ударят на них, и послал им кое-какое подкрепление, но незначительное, чтобы не ослабить себя. Между тем в лагере шведов засуетились и зашумели, как в улье. Под вечер они начали стягиваться к Сану. Мы были в квартире воеводы. Приезжает туда пан Кмициц, который зовется теперь Бабиничем, и докладывает об этом Сапеге. А пан Сапега как раз давал пир, на который съехалось много шляхтянок из Красника и Янова. Пан воевода большой охотник до женщин!
— Да и до пиров тоже! — прервал Чарнецкий.
— Нет меня с ним, некому его сдерживать! — вставил Заглоба.
— Может быть, будете с ним раньше, чем думаете, — ответил Чарнецкий, — тогда вы оба станете друг друга сдерживать! Рассказывайте дальше! — обратился он к Харлампу.
— Бабинич докладывает, а воевода отвечает: «Они только делают вид, что хотят наступать. Не посмеют! Скорее, говорит, захотят переправиться через Вислу, но я смотрю за ними в оба и тогда сам начну наступать. А пока, говорит, не будем портить настроения». Вот мы и начали есть да пить. Музыка заиграла, сам воевода в пляс пошел.
— Дам я ему плясы! — перебил Заглоба.
— Тише вы! — сказал Чарнецкий.
— Вдруг с берега снова прибежали сказать, что там страшный шум. Но Сапега — пажа в ухо: «Не лезь!» Плясали мы до рассвета, а спали до полудня. В полдень смотрим, а тут уж высокие валы, а на них — тяжелые орудия. Начали шведы стрелять. В полдень выехал и сам воевода, а шведы, под прикрытием орудий, стали строить мост. К великому нашему удивлению, работали они до самого вечера; мы думали, что построить-то мост, они построят, а пройти по нему не смогут. На следующий день опять строили. Воевода начал выстраивать войска и сам думал, что быть битве.
— Между тем мост был — для отвода глаз, а они перешли по другому, ниже, и напали на вас сбоку? — спросил Чарнецкий.
Харламп вытаращил глаза, открыл рот, с минуту молчал от изумления, наконец сказал:
— Вы имели уже донесения, ваша вельможность?
— Нечего и говорить! Уж что касается войны, наш старик все на лету отгадает, точно сам все видел своими глазами! — прошептал Заглоба.
— Продолжайте! — сказал Чарнецкий.
— Настал вечер. Войска стояли наготове, но с наступлением сумерок опять начался пир. Между тем рано утром шведы перешли через второй мост, который был построен ниже, и напали. На фланге стоял полк пана Кошица, хорошего солдата, и он ударил на них. На помощь ему пошли ополченцы, что были поближе, но шведы как стали палить в них из орудий, они — бегом! Кошиц был убит, солдат его страшно потрепали! А ополченцы, налетев на лагерь, подняли замешательство. Остальные полки тоже были в битве, но мы ничего не могли поделать, наоборот, потеряли пушки. Будь у короля больше артиллерии и пехоты, он бы нас разбил наголову, но, к счастью, большая часть неприятельской пехоты и артиллерии отплыла ночью на баржах, о чем у нас тоже никто не знал.
— Сапега накуролесил! Так я и знал! — воскликнул Заглоба.
— Мы перехватили королевское письмо, — сказал Харламп, — которое уронили шведы. Из нее солдаты узнали, что король собирается идти в Пруссию, чтобы вернуться назад с курфюрстом, так как, пишет он, с одними шведскими силами он ничего не может сделать.
— Знаю, — сказал Чарнецкий, — Сапега прислал мне это письмо.
Затем он пробормотал как будто про себя:
— И нам нужно идти за ним в Пруссию.
— Я давно это говорю! — сказал Заглоба.
Чарнецкий посмотрел на него задумчиво и сказал громко:
— Несчастье! Подоспей я к Сандомиру, мы бы вдвоем с гетманом не выпустили ни одного шведа! Ну, что делать! Свершилось, прошлого не вернешь!.. Война продлится, а все же всем им не миновать смерти!
— Иначе и быть не может! — крикнули рыцари хором.
И бодрость опять вступила в них, хотя несколько минут тому назад они уже стали сомневаться.
Между тем Заглоба шепнул что-то на ухо арендатору из Вонсоши, тот исчез за дверью и сейчас же вернулся с кувшином. Видя это, Володыевский отвесил каштеляну низкий поклон:
— Великую бы честь оказали вы нам, простым солдатам, — начал он.
— Я охотно с вами выпью, — сказал Чарнецкий. — И знаете почему? Потому что нам придется проститься.
— Почему? — с удивлением спросил Володыевский.
— Пан Сапега пишет, что ляуданский полк принадлежит к литовскому войску и что он прислал его, только чтобы сопровождать короля, а теперь он нуждается в нем. особенно в офицерах, которых у него мало. Володыевский, ты знаешь, как я тебя люблю и как тяжело мне с тобой расстаться, но здесь есть для тебя приказ. Правда, Сапега, как человек учтивый, прислал его в мои руки и в мое распоряжение, и я мог бы его тебе не показать… Вот уж действительно это мне так же приятно, как если бы гетман сломал мою лучшую саблю!.. Но именно потому, что он прислал его в мое распоряжение, я тебе его даю — на!.. А ты делай то, что должен. За твое здоровье, солдатик!
Пан Володыевский снова поклонился Чарнецкому, но был так огорчен, что не мог сказать ни слова, а когда каштелян обнял его, слезы ручьем полились из его глаз.
— Лучше бы мне умереть! — воскликнул он скорбно. — Я так привык к вам, дорогой вождь, а как будет там — неизвестно.
— Пан Михал, не обращай внимания на приказ, — с волнением сказал Заглоба. — Я сам напишу Сапеге, да к тому же и проучу его хорошенько.
Но пан Михал прежде всего был солдат и поэтому с негодованием обрушился на Заглобу:
— Вечно в вас старый волонтер сидит… Молчали бы лучше, если дела не понимаете! Служба!!
— Вот оно что! — сказал Чарнецкий.
XI
Пан Заглоба, остановившись перед гетманом, не ответил на его радостное приветствие, — напротив,
