удовлетворить ее, или умереть.
Рассказав Саковичу весь разговор с мечником, он сказал:
— У меня горят руки и ноги, мурашки бегают по спине, во рту горько и сухо… Черт возьми, что это со мной? Я никогда ничего подобного не испытывал!
— Это оттого, что вы начинены целомудрием.
— Ты глуп!
— Пусть!
— Я не нуждаюсь в твоих остротах.
— Возьмите, князь, лютню и ступайте под окна панны… может быть, вам покажет… кулак мечник! Тьфу, черт возьми! Вот так молодец Богуслав Радзивилл!
— Ду-урак!
— Пусть! Но я вижу, что вы, ваше сиятельство, начинаете разговаривать сами с собой и говорить себе правду в глаза. Смелее! Смелее! Нечего смотреть на знатность рода.
— Послушай, Сакович: когда мой пес Кастор забывается, я его бью за это ногой в бок, а с тобою может случиться похуже.
Сакович быстро вскочил, притворяясь разъяренным, как недавно мечник россиенский, и так как у него был необыкновенный дар подражания, то он закричал голосом мечника:
— Что же это, мы в плену? Насиловать свободного гражданина? Попирать все законы?
— Замолчи, замолчи, — лихорадочно сказал князь, — ведь там она заслонила собственной грудью этого старого болвана, а здесь нет никого, кто бы тебя защитил!
— Когда она его заслонила, тебе надо было к ней прислониться!
— Нет, тут, должно быть, какие-нибудь чары, не может быть иначе. Или она меня околдовала, или я сам с ума схожу. Если бы ты только видел, как она заступалась за своего паршивого дядюшку! Но ты дурак! У меня кружится голова. Смотри, как у меня руки горят. Любить такую девушку… ласкать ее… иметь с нею…
— Детей! — добавил Сакович.
— Да, да, ты угадал! И это будет! Иначе меня разорвет, как гранату! Боже, что со мной? Жениться, что ли, черт меня побери?!
Сакович стал серьезен:
— Об этом вам и думать нельзя, ваше сиятельство.
— А я об этом думаю, и если захочу, то так и сделаю, хоть бы целый полк Саковичей твердил целую неделю: «Об этом вам и думать нельзя, ваше сиятельство».
— Нет, вы шутите!
— Я или болен, или околдован, иначе быть не может!
— Отчего вы, ваше сиятельство, не хотите, в конце концов, последовать моему совету?
— Разве и в самом деле последовать? Ах, черт бы их всех взял, все эти сны, всех этих Биллевичей и Литву, и трибуналы, и Яна Казимира… Иначе я ничего не добьюсь. Вижу, что не добьюсь. И я дурак, до сих пор колебался, боялся снов, Биллевичей, процессов, шляхетского сброда, Яна Казимира! Скажи, что я дурак!.. Скажи мне, что я дурак! Слышишь? Я приказываю тебе сказать мне, что я дурак.
— Но я этого не сделаю, ибо именно теперь вы Радзивилл, а не лютеранский проповедник. Но вы, должно быть, больны, ваше сиятельство, ибо мне никогда не приходилось видеть вас в таком возбуждении.
— Правда! В самых затруднительных случаях я только рукой махал да посвистывал, а теперь у меня такое чувство, точно мне кто впился шпорами в бока!
— Странно, ведь если эта девушка умышленно приворожила вас каким-нибудь зельем, то ведь не затем, чтобы потом убежать от вас. А между тем из того, что вы говорите, явствует одно: они хотели бежать потихоньку.
— Рифф говорил мне, что это влияние Сатурна, на котором в этом месяце подымаются горящие испарения.
— Ваше сиятельство, изберите себе лучше покровителем Юпитера, ибо ему везло и без браков. Все пойдет хорошо, только не вспоминайте о венце, разве что об игрушечном…
Вдруг староста ошмянский ударил себя ладонью в лоб:
— Подождите, ваше сиятельство, я слышал в Пруссии о подобном случае!
— Ну, что еще черти тебе нашептали?
Но Сакович долго не отвечал. Наконец лицо его прояснилось, и он проговорил:
— Благодарите судьбу, ваше сиятельство, за то, что она послала вам такого друга, как Сакович!
— Что такое? Что такое?
— Ничего! Я буду шафером вашего сиятельства, — тут Сакович отвесил низкий поклон, — а для бедного шляхтича это честь не малая!
— Не паясничай, говори скорее!
— В Тильзите существует некто Пляска, или как его там, бывший когда-то ксендзом в Неворанах, но, когда его расстригли, он перешел в лютеранство. Женившись, он снискал покровительство курфюрста и теперь торгует копченой рыбой со Жмудью. Одно время епископ Парчевский пытался вытребовать его обратно на Жмудь, где его уж, наверное, ожидал костер, но курфюрст не согласился выдать своего единоверца.
— Что мне до этого за дело? Не мямли!
— Что вам за дело, ваше сиятельство? А то, что он вас сошьет, как два полотнища! Понимаете, ваше сиятельство? А так как он мастер плохой, да к тому же к цеху не приписан, то вас легко будет распороть… Понимаете, князь? Цех признает его шитье недействительным, и никакого шума, никакого крика не будет. Мастеру можно будет потом шею свернуть… А вы, ваше сиятельство, всем и каждому будете говорить, что вас обманули! Понимаете? А до этого: «плодитесь и размножайтесь»! Я первый вас благословляю!
— Понимаю и не понимаю! — сказал князь. — Черт возьми! Прекрасно понимаю! Сакович! Ты, должно быть, с зубами родился! И не уйти тебе от плахи!.. Ну, ну, пане староста! Но успокойся, пока я жив, у тебя волос с головы не спадет, и награда не минует… Стало быть, я…
— Вы можете торжественно просить руки панны Биллевич у нее и у мечника. Если вам откажут, то прикажите с меня кожу содрать! Они могли ощетиниться против Радзивилла, когда ему захотелось поиграть с панной, но раз Радзивилл задумал жениться, мигом шерсть шелковой станет! Вам только придется сказать мечнику и панне, что так как король шведский и курфюрст сватают вам княжну бипонскую, то свадьба должна остаться в тайне, пока не будет заключен мир. Впрочем, брачный договор можно написать как угодно. Все равно он не будет признан ни одной церковью. Ну, что же?
Богуслав молчал, и только на лице его выступили лихорадочные пятна.
— Теперь времени нет, — произнес он, помолчав, — через три дня я должен идти на Сапегу.
— Вот и прекрасно! Если бы было времени больше, то труднее было бы подыскать подходящие оправдания. Только недостатком времени вы объясните, ваше сиятельство, что венчать будет первый попавшийся поп, как всегда в экстренных случаях. Они сами подумают: «Наскоро все, потому что иначе нельзя». Она девушка отважная, и вы можете тоже взять ее с собой в поход. Если вас даже разобьет Сапега, все же вы наполовину будете победителем!
— Ладно! Ладно! — сказал князь.
Но в ту минуту с ним случился первый припадок; челюсти у него сжались, и он не мог произнести ни слова. Он весь похолодел, а потом его стало подбрасывать, и он метался, точно рыба, вынутая из воды. Но прежде чем испуганный Сакович успел привести медика, припадок окончился.
XVII
На следующий день после разговора с Саковичем князь Богуслав отправился к мечнику россиенскому.
— Пане мечник и мой благодетель, — сказал он, — я очень провинился перед вами в последний раз,
