— А, значит, я ваш заложник! — воскликнул князь.
И, несмотря на гнев, он вздохнул с облегчением, так как только теперь понял, что его жизни ничто не угрожает, и решил этим воспользоваться.
Между тем они снова пустились рысью и через час увидели двух всадников, из которых каждый вел по паре вьючных лошадей. Это были люди Кмицица, высланные им раньше из Пильвишек.
— Ну, что у вас? — спросил их Кмициц.
— Лошади наши страшно устали, ваша милость, мы до сих пор не отдыхали.
— Сейчас отдохнем.
— Там на повороте какая-то избушка, не корчма ли?
— Пусть вахмистр едет вперед корчму приготовить. Корчма не корчма, а нужно остановиться.
— Слушаюсь, пане комендант.
Сорока пустил лошадь рысью, а они поехали за ним шагом. С одной стороны князя ехал Кмициц, а с другой Лубенец. Князь совершенно успокоился и не заводил больше разговора с паном Андреем. Он, казалось, устал от дороги или от того положения, в котором находился, — слегка опустил голову на грудь и прикрыл глаза. Но иногда он искоса поглядывал то на Кмицица, то на Лубенца, — которые держали поводья его коня, — как бы соображая, которого из них легче будет опрокинуть, чтобы вырваться на свободу.
Между тем они подъехали к строению, стоявшему у дороги, на полянке. Это была не корчма, а кузница и колесная мастерская, где обыкновенно останавливались проезжие, чтобы подковать лошадей или починить телегу. Между кузницей и дорогой был небольшой двор, изредка поросший вытоптанной травой; остатки телег и испорченные колеса были разбросаны то тут, то там по всему двору, но из проезжающих не было никого; только лошадь Сороки стояла, привязанная к столбу. Сам Сорока разговаривал у кузницы с кузнецом-татарином и его двумя помощниками.
— Вряд ли нам удастся хорошенько накормить лошадей и самим поесть, — сказал князь, — мы здесь ничего не найдем.
— У нас с собой съестные припасы и водка, — сказал Кмициц.
— Это хорошо. Нам надо будет набрать сил.
Между тем они остановились. Кмициц засунул за пояс пистолет, соскочил с седла и, отдав жеребца Сороке, снова схватился за уздечку княжеского скакуна, которого, впрочем, Лубенец не выпускал из рук.
— Соблаговолите, ваше сиятельство, сойти с лошади, — сказал Кмициц.
— Это зачем? Я буду есть и пить с седла! — сказал князь, нагибаясь к нему.
— Прошу на землю! — грозно крикнул Кмициц.
— А ты в землю! — страшным голосом крикнул князь и, с быстротой молнии вырвав из-за пояса Кмицица пистолет, выстрелил ему в лицо.
— Господи! — крикнул Кмициц.
В ту же минуту князь пришпорил лошадь, так что она взвилась на дыбы, как змея, изогнулся на седле и изо всей силы ударил Лубенца пистолетом в лоб.
Лубенец отчаянно вскрикнул и свалился с лошади.
Прежде чем остальные поняли, в чем дело, прежде чем они успели опомниться, князь, растолкав их, промчался, как вихрь, по направлению к Пильвишкам.
— Лови! Держи! Бей! — раздались дикие голоса.
Трое солдат, которые еще сидели на лошадях, погнались за ним, а Сорока схватил прислоненное к стене ружье и прицелился в беглеца, или, вернее, в его лошадь.
Скакун вытянулся, как серна, и несся с быстротой стрелы. Раздался выстрел, Сорока бросился сквозь дым вперед, чтобы лучше разглядеть результат, но, постояв с минуту, воскликнул:
— Промах!
В эту минуту князь исчез за поворотом, а за ним и его преследователи. Тогда вахмистр обратился к кузнецу и его помощникам, которые до сих пор смотрели с немым ужасом на все происходившее, и крикнул:
— Воды!
Кузнечные подмастерья бросились к колодцу, а Сорока стал на колени перед лежащим без движения паном Андреем. Лицо его было покрыто сажей и каплями крови. Вахмистр стал сначала ощупывать его череп и наконец пробормотал:
— Голова цела…
Но Кмициц не подавал признаков жизни, и потоки крови стекали по лицу. Между тем подмастерья принесли ведро воды и тряпки для перевязки. Сорока медленно и осторожно принялся обмывать лицо Кмицица.
Наконец из-под крови и сажи показалась рана. Пуля разрезала Кмицицу левую щеку и оторвала конец уха. Сорока стал ощупывать, не раздроблена ли лицевая кость, но, убедившись, что нет, вздохнул с облегчением. Вместе с тем Кмициц, под влиянием холодной воды и боли, стал подавать признаки жизни. Лицо его начало вздрагивать, грудь стала подниматься.
— Жив! — воскликнул с радостью Сорока.
И слеза скатилась по разбойничьему лицу вахмистра.
В это время на повороте дороги показался Белоус, один из солдат, который погнался за князем.
— Ну что? — спросил Сорока. Солдат только махнул рукой.
— Ничего!
— А те скоро вернутся?
— Те не вернутся.
Вахмистр дрожащими руками опустил голову Кмицица на порог кузницы и вскочил.
— Как так?
— Пан вахмистр, да ведь это колдун! Первым догнал его Завратынский, у него самая лучшая лошадь была — и догнал! У нас на глазах он у Завратынского саблю из рук вырвал и проколол его насквозь. Мы и вскрикнуть не успели. Витковский был ближе всех и бросился к нему на помощь… Он его зарубил — повалил, словно в него гром грянул… Ну а я уж своей очереди ждать не стал… Пан вахмистр, он, чего доброго, еще сюда вернется.
— Мешкать нельзя! — крикнул Сорока. — К лошадям!
И он в ту же минуту принялся привязывать к лошадям носилки для пана Кмицица.
Два солдата, по приказанию Сороки, стали с мушкетами в руках на дороге, на случай, если страшный князь вернется.
Но князь Богуслав, будучи убежден, что Кмициц убит, спокойно возвращался в Пильвишки.
В сумерки его встретил отряд рейтар, высланный Петерсоном, которого тревожило долгое отсутствие князя.
Офицер, увидев князя, помчался к нему.
— Ваше сиятельство!.. Мы не знали…
— Это ничего, — перебил князь. — Я проезжал лошадь в компании того кавалера, у которого я ее купил.
И, помолчав, прибавил:
— И хорошо заплатил!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Верный Сорока вез своего полковника через дремучие леса, сам не зная, куда ехать, что делать, куда
