Кмициц был для него воплощением величайшей силы и счастья, но вот теперь, очевидно, нашла коса на камень. Кмициц попал на такого, как и он, нет, даже на лучшего! Как? Человек, который был уже в руках Кмицица, безоружный, беззащитный, сумел вырваться у него из рук, ранить его самого, разгромить его солдат и навести на них такой страх, что они разбежались, боясь его возвращения… Это было чудо из чудес, и Сорока долго ломал голову, думая о случившемся; он всего мог ожидать на этом свете, только не того, что найдется человек, который сможет провести пана Кмицица.
— Неужто кончилось уж наше счастье? — бормотал вахмистр, внимательно осматривая хату.
Прежде, бывало, Сорока слепо шел за паном Кмицицем в лагерь Хованского, где стояла семидесятитысячная армия, а теперь, при одном воспоминании об этом длинноволосом князе с девичьими глазами и румяным лицом, его охватывал суеверный страх. Он сам не знал, как поступить. Его ужасала мысль, что завтра или послезавтра придется снова выехать на открытую дорогу, где их может встретить этот страшный князь или его погоня. Потому-то он и свернул с дороги в глухие леса и теперь хотел остаться в этой лесной хате, чтобы обмануть погоню.
Но и это убежище по разным причинам казалось ненадежным, он хотел знать, с кем имеет дело. Поэтому велел солдатам сторожить у дверей и окон хаты, а сам обратился к смолокуру:
— Мужик, бери фонарь и иди за мной!
— Не посветить ли лучиной, вельможный пан? У меня фонаря нет.
— Свети хоть лучиной. Сожжешь сарай и лошадей, мне все равно. После этих слов в чулане нашелся и фонарь. Сорока приказал мужику идти вперед, а сам пошел за ним с пистолетом в руке.
— Кто здесь живет, в этой избе? — спросил он дорогой.
— Паны живут.
— Как их зовут?
— Этого мне нельзя сказать.
— Вижу я, мужик, что быть тебе битым!
— Да что ж, сударь, — ответил смолокур, — ежели я вам и совру, почем вы узнаете?
— Это правда. А много их, панов-то?
— Один старый пан, двое молодых и двое слуг.
— Как так? Разве они шляхта?
— Должно, шляхта…
— И здесь живут?
— Когда здесь, когда бог знает где.
— А лошади откуда?
— Паны навели, не знаю откуда.
— Говори правду: не разбоем промышляют твои паны?
— Да нешто я знаю, сударь. Коней уводят, а у кого — не мое дело.
Они подошли к сараю, откуда слышалось ржанье лошадей, и вошли внутрь.
— Свети! — приказал Сорока.
Мужик поднял фонарь и стал освещать лошадей, стоявших в ряд у стены. Сорока осмотрел их глазами знатока, покачивал головой, прищелкивал языком и сказал:
— А с лошадьми что делают?
— Случается, приведут штук десять — двенадцать и погонят, а куда — тоже не знаю.
— Покойный пан Зенд остался бы доволен. Есть польские, московские, вот немецкая кобыла. Хорошие кони… А чем вы их кормите?
— Что ж, лгать не буду, весной я засеял овсом две полянки.
— Твои паны сами весной коней привели?
— Нет, прислали слугу!
— А ты чей, ихний?
— Был ихний, пока они на войну не ушли.
— На какую войну?
— Да нешто я знаю, сударь? Ушли далеко, еще в прошлом году, а вернулись летом.
— А теперь ты чей?
— Это леса королевские.
— Кто тебя посадил на смолокурне?
— Королевский лесничий, он моим панам родня. Он с ними и лошадей приводил, да только как-то раз уехал с ними и больше не вернулся.
— А гостей у панов тут не бывало?
— Сюда никто не попадет, болота вокруг, только один проход сюда и есть. Дивлюсь я, сударь, что вы сюда попали. Кто не попадет, того болото затянет.
Сорока хотел было ответить, что и лес этот, и этот проход он хорошо знает, но после минутного раздумья решил промолчать и спросил вместо этого:
— А леса тут большие?
Мужик не понял вопроса.
— Ась?
— Далеко ли идут леса?
— Ну разве их пройдешь? Один кончится, другой начнется. Бог весть, где им конец! Я там не был.
— Ладно, — сказал Сорока.
И велел мужику идти назад, а сам пошел к избе.
По дороге он раздумывал, как ему поступить, и колебался. Ему хотелось воспользоваться отсутствием хозяев, взять лошадей и удрать. Добыча была ценная, и лошади пришлись по сердцу старому солдату, но через минуту он поборол искушение. Взять легко, но что потом делать?
Вокруг болота, один проход только — как попасть на него? Случай помог однажды, другой раз такого случая может и не быть. Идти по следу лошадиных копыт нет смысла, ведь у здешних хозяев могло хватить ума нарочно провести ложный след прямо к трясинам. Сорока хорошо знал обычаи людей, которые живут конокрадством и разбоем.
Он долго раздумывал, наконец ударил себя ладонью в лоб.
— Что я за дурак! — пробормотал он. — Возьму мужика на веревку и велю ему вывести нас на дорогу.
И тут же вздохнул от звука последнего слова.
— На дорогу? А там князь и погоня. Пятнадцать лошадей потерять! — пробормотал старый пройдоха с такой грустью, точно он этих лошадей сам вырастил. — Не иначе как кончилось наше счастье. Надо сидеть в избе, пока пан Кмициц не выздоровеет, сидеть, не глядя на то, позволят ли хозяева или нет… А что потом делать, над этим пусть уж сам полковник голову себе поломает.
Раздумывая так, он вернулся в избу. Караульные стояли у дверей, и хотя видели издали фонарь, мигавший в темноте, тот самый, с которым вышел смолокур и Сорока, но, прежде чем впустить их в избу, заставили их откликнуться. Сорока отдал приказ, чтобы караульные сменились в полночь, а сам лег на настилку рядом с Кмицицем.
В избе было тихо, только сверчки пели обычную песню, в соседней комнате скреблись мыши, больной по временам просыпался в лихорадочном бреду, и Сорока слышал тогда его бессвязные слова:
— Ваше величество, простите!.. Они изменники!.. Я раскрою все их тайны!.. Речь Посполитая — красное сукно!.. Хорошо, князь, вы у меня в руках. Держи!! Ваше величество! Сюда! Там измена!!
Сорока подымался со своей постели и слушал, но больной, вскрикнув раз, другой, засыпал снова и потом опять просыпался и кричал:
— Ол
Только около полуночи он заснул совершенно спокойно, и Сорока тоже начал дремать, но его разбудил вдруг стук в дверь. Солдат тотчас вскочил на ноги и выбежал из избы.
— Что такое? — спросил он.
— Пан вахмистр, смолокур убежал.
— Сто чертей! Он сюда разбойников приведет! Кто смотрел за ним?
