школьной или домкультуровской, не бывал вообще лет… Да чуть ли не со школьных времен.
Внушая себе, что побывать на дискотеке необходимо, Роман вслед за Ильей вошел в гостиницу.
– Наконец-то! – обрадовалась та же женщина, которая их прописывала утром. – Я уж избеспокоилась!
– А что?
– Да как же, ночь, а вас нет и нет.
– Гуляли.
– И не мы одни, – добавил Роман, – там у вас дискотека…
– В школе? Там каждую субботу прыгают, да. Но дети, им надо порезвиться.
– А клубы есть у вас? – стал ввязываться в беседу Илья. – Дворец культуры?
– Есть Дом культуры. А толку? В основном всё в школе проходит – и спектакли, и танцы.
Илья еще хотел что-то спросить, но Роман потащил его на второй этаж, в номер.
Полежали на кроватях, потом выпили понемножку. Сходили в находящийся в торце коридора туалет.
– Что, чайку, может? – предложил Илья.
– Да ну его, давай лучше водки. И – на дискач.
– Ты серьезно? – Илья вроде как слегка обиделся. – Полчаса назад умирал, а теперь – как огурчик.
– Ну так – попал в более-менее человеческую обстановку и ожил. – Роман налил в стаканчики граммов по тридцать; из боковинки одного посочилось. – Черт, треснул! – Перелил в чашку, которую дала женщина из окошечка. – Ладно, Илюх, за поездку. Пока все нормально. – И когда выпили, закусили подвядшими уже пирожками, заговорил другим, грустным и проникновенным голосом: – Знаешь, я там, под елкой, когда задремал, увидел дом, где жил в детстве, бабушку свою… Она в окне стояла, варила маслята… И на меня посмотрела, улыбнулась так, знаешь… по-доброму. Даже не столько по-доброму, а как-то… ну, зовуще, что ли. И вроде бы рукой поманила. А она умерла лет двадцать назад. – Роман передернулся от побежавшего по телу озноба; и только сейчас, когда сказал об этом, ему стало жутко.
Илья сидел напротив за столом, склонив голову, глаз его Роман не видел, говорить дальше было трудно. Но, разжигая в себе эту приятную жуть, он продолжал:
– А я ведь об этом писал не так давно. В повести «Прикаянный» у меня…
– Да, я читал, – как-то автоматически отреагировал Илья.
– Там тоже главный герой видит во сне бабушку, она просит его остаться у нее. Он сначала отказывается, в начале повести, а в конце – соглашается. И умирает. И, понимаешь, тогда я это придумал, а теперь – на самом деле… И… И, получается, – Роман плеснул в стаканчик, чашку, – что ты меня от смерти спас сегодня, Илюха.
– Да ладно, чего ты…
– Давай выпьем.
Выпили.
Роману вдруг ясно представилась смерть, его смерть: вот он лежит на диване, он уже долго и тяжело болен, истощен, он начал много произведений, но понимает, что не успеет их завершить. Как Некрасов, Булгаков… Много было таких… И подобная смерть казалась ему сейчас счастливой для писателя. А под грузовик попасть, с балкона сорваться, по пьяни замерзнуть… Нет, лучше после тяжелой и долгой болезни.
– Вот раньше, в девятнадцатом веке, – продолжал он размышлять уже вслух, – старых писателей единицы были. По-настоящему старых. Крылов, Григорович, Лев Толстой потом… А большинство годам к пятидесяти сгорали. Ну, к шестидесяти. Даже те, кто нам пожилым сейчас кажется. Чехову чуть за сорок было, Гоголю – тоже. Да всем почти. Значит, писали, не жалея здоровья. А сейчас – семьдесят лет, а он как мальчик прыгает, и всё у него еще впереди. Я бы согласился, если бы продолжительность жизни была лет семьдесят, а то ведь обычный средний мужик в пятьдесят пять крякает, а средний писатель – лет в восемьдесят.
– Что ж делать, – вздохнул Илья. – Не стреляться же.
– Писать надо так, чтоб сердце не выдерживало. Как Леонид Андреев, Гаршин – до дурдома. Мы вот с тобой рассказик напишем кое-как, в журнале пристроим и отдыхаем полгода. Наслаждаемся. Настоящие так не делали. Они жили текстами. Напишут, сожгут или изрежут и снова пишут. Одну редакцию, другую, третью…
Илья легко согласился:
– Значит, мы не настоящие.
– А зачем мы тогда в Москве живем?
– Я, кстати сказать, – теперь Илья плеснул в посудины водки, – часто этим вопросом задаюсь в последнее время. Днем еще обычно стараюсь жить, а ночью лежу и горы вижу, речку нашу, тайгу. Иду как будто и название каждой травинки вспоминаю. И так там реально хочется оказаться! Жена даже толкает: «Ты что опять ногами сучишь?» А мне как раз казалось, что я по степи бегу… Во сне всякие сюжеты приходят, фразы, я радуюсь, стараюсь запомнить, а потом будильник звенит – и все. И ничего в голове. Вскочить, умыться, побриться – и на работу.
– А мне давно ничего не снилось. Черные провалы сплошные. Сегодня вот только под елкой… Спасибо тебе, действительно, что растолкал. А так бы застыл…
– Ну перестань. – Илья проглотил водку. – Застыть – самая легкая смерть. А мы долго мучиться будем. Хотя, может, годам к семидесяти запрыгаем. Как Веллер какой-нибудь.
Алкоголь кончился, и Роман с Ильей решили идти.
– Поглядим, как девки пляшут.
Пока сидели и разговаривали, казалось, что вроде и не очень пьяные, а стоило начать собираться, заштормило.
– Когда-то, – бормотал Роман, натягивая пальто, – полторы бутылки спокойно выпить мог и еще что-то делал. А теперь…
– Стареем, – вздыхал Илья, снова копаясь в рюкзаке.
– Не бери ты его. Оставь. На танцы же.
– Да какие, Ром, танцы! Водки купим, может, на бережок спустимся. Или – я там беседку видел на утесе. В ней. Коврики подстелем, сядем.
С трудом Роману удалось убедить не брать рюкзак. Но фотоаппарат Илья повесил на шею. Роман взял сумку с остатками закуски.
Спустились. В холле было темно.
– Как тут выйти? – Илья стал мягко биться в запертую дверь.
За окошечком, где находилась администраторша или горничная (точнее, и то и другое в одном лице), загорелся свет. Затем вспыхнула лампочка в холле.
– Что такое? – появилась женщина, жмурящаяся, закутанная в платок. – Что случилось у вас?
– Ничего. Просто на улицу надо.
– Зачем?
Роман хмыкнул:
– Например, за сигаретами. Да какая разница? Девять часов всего-то навсего…
– Я вас, конечно, выпущу, – голос женщины стал сухим, почти неприязненным, – но у нас не принято по ночам разгуливать. Не случилось бы чего.
Сначала она сняла крюк, затем подняла щеколду, а после провернула два раза по часовой стрелке ключ во врезном замке. Толкнула дверь, та открылась.
Илья приостановился в сомнении:
– А вы нас обратно пустите?
– Да пущу, конечно, что ж делать. – Женщина вздохнула. – Там звонок справа, звоните… Во сколько вернетесь-то?
– Через час-полтора…
На свежем воздухе показалось, что совсем протрезвели. Поэтому хорошо приложились к купленной за две минуты до закрытия магазина бутылке «Столичной». Пили из горлышка.
– Закусишь? – сипло, вытирая ладонью водку с губ, спросил Роман.
