– Его очень ценят в музее, – продолжала тетя. – Глеб Борисович один из ведущих искусствоведов Санкт-Петербурга. Он занимается эпохой Возрождения. А как он знает Эрмитаж…
– Перестаньте, милейшая Матильда Эрнестовна, – порозовел от смущения Перепелкин. – Впрочем, Эрмитаж я и в самом деле знаю как свои пять пальцев. Я проработал в музее тридцать с лишним лет. Эрмитаж – удивительный мир, полный чудес. Роль Эрмитажа в истории русской культуры трудно переоценить. Да что там русской, возьмем мировую культуру…
По опыту прошлых приездов я знала, что Глеб Борисыч может рассуждать в таком духе бесконечно. Поэтому, послушав его из вежливости еще секунд двадцать, я перебила:
– Глеб Борисыч, можно вам задать один вопрос?
– Разумеется, милая. – Он поправил на носу очки.
– Копия «Джоконды», что висит у Матильды Эрнестовны в спальне, представляет какую-нибудь ценность?
– Это не копия, – с серьезным видом ответил Перепелкин, – а оригинал.
– Ну-у, начинается, – всплеснула руками тетя Мотя. – Опять вы, Глеб Борисович, за старое…
– Да, опять! – горячо воскликнул Перепелкин. – Я как специалист по итальянской живописи XVI века утверждаю, что в вашей спальне, милейшая Матильда Эрнестовна, висит картина кисти Леонардо да Винчи. Подлинник.
– А что же тогда висит в Эрмитаже? – спросила я. – Копия?
– Нет, там тоже подлинник.
– Как это? – удивилась я. – И тут, и там подлинник?!
– На сей счет у Глеба Борисовича есть целая теория, – засмеялась тетя Мотя.
– Да, целая теория, – с жаром подтвердил Перепелкин. – Она заключается в том, что великий Леонардо написал две абсолютно одинаковые «Джоконды»…
– Успокойтесь, Глеб Борисович, – погладила его по плечу тетя Мотя. – Бог с ней, с «Джокондой». Давайте лучше пить чай.
Но Перепелкину было уже не до чая.
– Не-ет, уважаемая Матильда Эрнестовна. Здесь надо разобраться. Вы думаете, в чем ценность художественного полотна? В красках, которыми оно написано? Или, может, в раме, в которую оно вставлено?.. Нет и еще раз нет! Ценность картины заключается в той творческой энергии, которую в нее вложил художник. И чем талантливее художник, тем больше творческой энергии ему удается вложить в свое произведение. – Глеб Борисыч суетливо поднялся с кресла. – Прошу за мной, милые дамы.
Мы прошли в спальню.
– Встаньте, пожалуйста, сюда, Эмма. – Перепелкин поставил меня справа от «Джоконды». – Чувствуете, какой сильный поток энергии идет от полотна?
Честно признаться, ничего я не чувствовала.
– Чувствую, – сказала я, чтобы не расстраивать старика.
– Замечательно. Запомните свое ощущение. Завтра мы с вами пойдем в Эрмитаж. И вы, стоя у той картины, почувствуете, что она излучает точно такую же энергию.
– При чем тут энергия? – пожала плечами Матильда Эрнестовна. – Просто это очень хорошая копия. Мой третий муж, француз, знал толк в живописи.
– Имеются и другие доказательства. – Перепелкин указал на скрещенные руки Моны Лизы. – Обратите внимание на этот фрагмент. Такие мазки характерны для итальянской школы конца 1503 года. А именно в 1503 году и была написана «Джоконда».
Тетя Мотя демонстративно заткнула уши:
– Глеб Борисович, умоляю, хватит. Вы уже нас забодали своей теорией. Эммочке пора спать. Двенадцатый час ночи.
– Как двенадцатый?! – Я посмотрела на часы.
Да – двенадцатый. Выходит, я целый день продрыхла.
Перепелкин снял очки и начал смущенно протирать платочком стекла.
– Прошу простить, милые дамы. Увлекся. Спокойной ночи, Эмма.
– Спокойной ночи.
Они вышли из спальни. А мне в голову пришла потрясающая идея. А что, если подсунуть Смерти вместо той «Джоконды» – эту?! Раз обе картины нарисовал Леонардо да Винчи, значит, я ничем не рискую.
– И тебе не стыдно, Эмка? – спросил у меня внутренний голос.
– А почему мне должно быть стыдно?
– Ты хочешь обокрасть тетю Мотю.
– Не обокрасть, а взять картину на время. Для того чтобы разоблачить опасного преступника.
– Все равно нехорошо.
– Ладно, заглохни, – сказала я. Со своим внутренним голосом я не очень-то церемонилась.
Голос что-то невнятно пробубнил, но заглох.
Я разделась и легла спать. И хотите верьте, хотите нет, сразу же уснула.
Глава XIX
Одноглазая «Джоконда»
Утром за окном все так же лил дождь. Какой все-таки в Питере паршивый климат. Настроение у меня тоже было паршивое. От вчерашней бодрости не осталось и следа. Проснувшись, я первым делом осмотрела левое плечо в слабой надежде, что черное пятно исчезло. Фиг попало. Пят-но не только не исчезло, а даже больше стало.
Я поплелась в ванную и кое-как ополоснула свой фэйс. Тети Моти в квартире не оказалось. В прихожей, у телефона, лежала записка: «Эммочка! Я на четыре дня уехала в Новгород. По экскурсионной путевке. Чувствуй себя как дома. Целую. Тетя Мотя».
Рядом с запиской лежал ключ от квартиры.
Странно. Вчера вечером Матильда Эрнестовна никуда ехать не собиралась. Она преспокойно играла в карты с Перепелкиным и говорила о чем угодно, но только не о поездке в Новгород. Впрочем, с какой стати ей делиться со мной своими планами?..
Я пошла на кухню. На плите стояли две сковородки. Одна – с жареной картошкой; другая – с жареными бифштексами. Я все это быстренько разогрела, кинула пару бифштексов Гафчику, и мы стали завтракать.
Пока я с аппетитом уплетала содержимое сковородок, в голове у меня вертелись сотни мыслей. Мысли мои были все о том же. Кто подложил бомбы?.. Что за странные слова прохрипел Немухин?.. Почему Лола его застрелила?.. Зачем таинственной Смерти понадобилась «Джоконда»?.. Кто? Что? Почему? Зачем?.. Куча вопросов и ни одного ответа.
С расстройства я подцепила вилкой третий бифштекс и отправила его в рот.
В это время в прихожей зазвонил телефон.
– Слушаю? – взяла я трубку.
– Доброе утро, Эмма. – Это был Перепелкин.
– Здрасьте, Глеб Борисыч.
– Матильда Эрнестовна уехала в Новгород?
– Да, уехала.
– А вы не забыли, что я вас жду в Эрмитаже?
Этого мне еще не хватало! Григорий Молодцов со своими молодцами, наверное, с ног сбились, разыскивая меня по всему городу. А Перепелкин меня в Эрмитаже ждет, в самом людном месте Питера. Не слабо.
– А зачем вы ждете?
– Я же обещал вам показать «Джоконду».
– Глеб Борисыч, давайте завтра.
– Нет, Эмма. Завтра я, возможно, уеду в командировку.
– Ну и ладно. Перебьюсь как-нибудь без «Джоконды».
Перепелкина чуть удар не хватил от моих слов.
– Да вы не понимаете, Эмма! Это же чудо! Это же шедевр! Это же самый знаменитый образ в истории
