выявленный агент — ее несовершеннолетний племянник, которого она выдает за усыновленного ею украинского сироту, вывезенного на работу в Германию и бежавшего оттуда. Арест известных нам агентов считаю пока преждевременным.
— Согласен. Однако контроль над всеми участниками группы должен быть самый тщательный.
— Необходимые распоряжения по этому поводу мной уже сделаны. Полагаю, что пришло время положить юнец существованию базы «Вервольфа» в урочище Мёртвая падь.
— Разделяю это мнение. Захват Штольце, уничтожение четырех радиогрупп «Вервольфа» и выход на его городскую агентурную сеть Петровой-Николаевой вполне могут служить началом разгрома и ликвидации всего здешнего фашистского подполья.
— Разрешите вопрос личного плана, товарищ генерал-лейтенант?
— Разрешаю, Зенон.
— Слышал, что у коменданта Серенко крупные неприятности: превышение власти, непонимание текущего политического момента… Дело пахнет чуть ли не трибуналом. Неужели все так серьезно?
— У тебя, догадываюсь, иная точка зрения на деятельность коменданта?
— Да. Признаюсь, я поначалу тоже недолюбливал Серенко: эдакий ничем не прошибаемый сухарь- службист. Однако комендант показывает свое настоящее лицо не в спокойной кабинетной обстановке, а в конкретном живом деле. Когда такая возможность представилась, Серенко показал себя умным, инициативным офицером, пошедшим на риск единолично принять в сложной, чреватой непредсказуемыми последствиями обстановке единственно правильнее решение. И не только принять, но и блестяще осуществить его… Побольше бы таких комендантов!
— Задам тебе вопрос на несколько отвлеченную тему. Ты никогда не задумывался, что является главным для военного человека?
— Главное для военного — преданность Родине и высочайший профессионализм, — не задумываясь, ответил Шевчук. — Проверить это может лишь война, когда за убеждения платят собственной кровью, а мерилом таланта служат победы или поражения вверенных тебе войск. Разве не было у нас до сорок первого года генералов, достигших высоких званий и должностей с помощью протекционизма, угодничества, умения создать видимость работы? А какой поток серости и посредственности хлынул в верхний эшелон комсостава армии взамен уничтоженных военных талантов после 1937 года. И лишь война продемонстрировала их профессиональную никчемность и умственное убожество, выдвинув таких умниц, как Рокоссовский, Ватутин, Черняховский, Говоров, Горбатов.
— Верно, война избавила Красную Армию от многого. В том числе и от некоторых таких начальников, которых природа сотворила по принципу: где жевать — широко, где думать — узко. К слову, что тебе известно о начальнике Серенко, с подачи которого разгорелся весь сыр-бор вокруг майора?
— Знаю, что до войны он в звании бригадного комиссара служил у Мехлиса.
— Мне по должности положено знать больше. Так вот, ему — назовем его наш герой — не совсем повезло в жизни. С одной стороны, все отлично: родители архирабоче-крестьянского происхождения, сам из пролетариев, в партии с восемнадцатого года, в гражданскую комиссарил… правда, по состоянию здоровья — это при косой сажени в плечах и бычьей шее — в Москве в запасном полку. Не повезло в одном — умишком господь не наградил. Зато других достоинств — Ванька Каин позавидует! До тридцать седьмого года наш герой выше батальонного комиссара не выслужился, однако потом… Какая бдительность и партийная щепетильность в нем проснулись… Особенно по отношению к своим начальникам и более перспективным, чем он, сослуживцам. Его доносы кормили многих. В результате он за три года прыгнул из батальонных комиссаров в бригадные и безбедно сидел в них до тех пор, покуда политсоставу не ввели обычные армейские звания. Помнишь, как поступали тогда с бригадными комиссарами?
— Кто поумнее, присваивали звание генерал-майора, остальным — полковника.
— Его отнесли к остальным. Сидел он спокойно в Москве полковником до лета сорок четвертого года и вдруг ринулся на фронт… на генеральскую должность. Вот и рвется сейчас с пеной у рта к звезде на волнистом погоне.
— Выходит, исправился человек? Решил лично приблизить желанный миг победы?
— Далеко не так. Все мысли и дела его, как и ему подобных, направлены к одному — устройству своей послевоенной карьеры. Они уже не воюют, а делают себе «нужную объективку» и набирают плюсовые очки дли возможной схватки за теплые местечки в армии мирного времени. Для этого наш герой и прибыл сюда… Теперь скажи, нужен ли человеку, делающему карьеру, инициативный подчиненный, нарушающий инструкции и могущий навлечь на него гнев вышестоящего начальства?
— Думаю, что нет. Инициатива, особенно чужая, — штука опасная. За нее не всегда ордена дают, иногда и солдатскими погонами взамен офицерских награждают. Куда проще тянуться в струнку и слепо выполнять спущенную сверху инструкцию: и своего ума не надо, и ответственности никакой. Отсюда, думается, сверхосторожность и стремление преподать на Серенко урок остальным своим подчиненным.
— Урока не будет, Зенон. Во-первых, пластунский комдив Метальников горой встал за своего комбата и дважды звонил военному прокурору фронта, требуя повторного расследования обстоятельств дела. Во- вторых, я тоже высказал свое мнение о случившемся члену Военного совета, и он согласился со мной. Новое расследование обязательно состоится, но его результатом должно стать не просто снятие вины с коменданта, а нечто гораздо большее.
Полковник Сухов мило улыбнулся проходившей мимо красивой нарядной женщине, прикоснулся правой рукой к краю своей франтоватой шляпы.
— Внимание, господа, сейчас самый опасный участок пути, — выпрямляясь, прошептал он идущим в паре шагов за ним Гурко и капитану Мещерскому. — Осторожность и еще раз осторожность.
«Это кому как, — подумал войсковой старшина, сжимая в правом кармане плаща снятый с предохранителя вальтер. — Тебе и этой сволочи — да, поскольку вам патрули не по нутру. А вот мне — наоборот».
Полчаса назад они вошли в город и теперь двигались по его центральной улице за полковником Суховым, зная только одно: он должен привести их на конспиративную квартиру, где они переждут, пока советская контрразведка будет ликвидировать в окрестных горах и лесах немецкую разведывательную сеть. Они шли пятеро: впереди Сухов, за ним Гурко и самозваный обладатель имени князей Мещерских, замыкали шествие двое агентов Сухова. Занятная компанейка! Четверо торопились поскорее укрыться в тайном убежище, а один только ждал удобного случая, чтобы помешать им сделать это. И не просто помешать, а умудриться захватить при этом в плен Сухова.
Вот и удобный момент. Небольшой кинотеатрик, красочные афиши на фасаде, пестрая толпа у кассы и входа. И патруль — трое жовнежей в новеньких мундирах и с винтовками на плечах. Эх, сюда бы вместо вас, новобранцев, бывалых казачков! Но в его положении не выбирают. А потому, дорогие хлопчики в конфедератках, как хочется надеяться, что он не напрасно так ждал встречи с вами!
Гурко скосил глаза в стеклянную витрину галантерейного магазина, мимо которого они проходили. Выбор товаров скудноват, зато улица видна, как на ладони. Люди Сухова, идущие последними, виднелись в десятке шагов за войсковым старшиной. Сволочи, забрались в толпу у кинотеатра. Придется подождать, когда вы оттуда выберетесь, иначе, промахнувшись, можно попасть в кого-нибудь из поляков. А теперь можно начинать: толпа за спиной, и люди Сухова в стороне от нее одни на тротуаре. Жаль, конечно, что и патруль остался у кинотеатра, в трех десятках метров позади.
Войсковой старшина остановился, выхватил из кармана руку с вальтером и резко повернулся назад. Несколько частых, почти без перерыва выстрелов в людей Сухова, и Гурко лицом к лицу с полковником и самозваным князем Мещерским. Ну и реакция у бывшего деникинского контрразведчика! Капитан еще вертел головой по сторонам, оценивая обстановку, а Сухов уже отпрянул к стене дома, рядом с которым они шли, вытаскивая руку из кармана дождевика, где у него лежал пистолет. Стремительный прыжок Гурко, взмах рукой — и на голову Сухова обрушился удар пистолетной рукояти. Эх, незадача! Полковник успел дернуть головой, и удар получился скользящим. А рядом, в пяти-шести шагах от них, темнела полукруглая каменная брама-подворотня, ведущая куда-то в глубину двора. Черт побрал бы вертлявого полковника-юлу и эту некстати подвернувшуюся браму! Как ни опасно оставлять позади себя капитана Мещерского, обстоятельства вынуждают сделать это. Новый взмах руки войскового старшины, еще удар рукояти вальтера — но теперь не сверху вниз, а справа налево — и полковник с залитым кровью лицом начал медленно сползать по стене.
