выявить курсантов школы…
— Это, конечно, важно, но целиком задачи не решает.
— Я не кончил, Семен Игнатьевич. Выявление агентов Штендера только первый шаг. Когда мы будем располагать данными на всех обучающихся, то сможем поставить турецкие власти перед конкретным фактом. Достаточно передать материалы о школе в газеты. После этого турецким властям придется вмешаться. Не исключено, что они даже вышлют Штендера из страны. Мне думается, Семен Игнатьевич, в таком случае задача будет решена.
Полковник встал из-за стола и начал расхаживать по кабинету. Гаранин молчал, чтобы не мешать ему обдумать этот вариант.
— Хорошо, Илья Ильич, в принципе я согласен с вашим предложением. Готовьте соответствующие указания Шнелю и не забудьте напомнить, чтобы постарался выяснить судьбу Мирзоева.
Сведения, поступившие от Шнеля, были весьма интересными. Штендер поручил ему восстановить довоенные знакомства и осторожно подобрать несколько молодых людей, прежде всего из числа эмигрантов, годных для засылки в Россию со специальным заданием. Советуя, как это лучше сделать, шеф предупредил, что они должны быть смелыми и сообразительными, а главное — ненавидеть большевиков. Вербовку он проводил сам, считая Шнеля недостаточно опытным для этого. И все же летчику удалось подставить абверовцу одного парня по имени Энвер, сына умерших азербайджанских эмигрантов. Вилли сообщил, что ручается за этого человека, с которым когда-то вместе учился.
— Неужели он рассказал Энверу, что связан с советской разведкой? — прервал Гаранина начальник отдела, не на шутку обеспокоенный неосторожностью Крестника — этот псевдоним для обер-лейтенанта Вилли Шнеля предложил Илья Ильич.
— Нет, Семен Игнатьевич, Шнель работает очень осмотрительно, как прирожденный разведчик. Он просто поделился с Энвером своими подозрениями, что нацистский журналист Штендер, скорее всего, не тот, за кого себя выдает. Крестник убедил азербайджанцу согласиться на вербовку, если к нему обратится Штендер или его люди, чтобы помочь потом вывести их на чистую воду. Парень оказался толковым. Он установил, что преподавателями в школе работают два абверовских инструктора, приехавшие из Берлина под видом представителей концерна «Сименс». Но дальнейшему выяснению состава обучаемых мешает то, что курсанты занимаются группами по три человека в разное время. Поэтому Энвер пока смог сообщить приметы только двух агентов. Но он уверен, есть и другие, по крайней мере еще восемь — десять человек.
— Откуда ему это стало известно?
— По шкафчикам, — Гаранин специально запрашивал Крестника об этой детали. — У каждого из курсантов собственный шкафчик на вилле. В них они хранят свои записи, советское обмундирование и кое- какие личные вещи. Таких шкафчиков пятнадцать, все заперты. Но у трех краска на дверцах без единого пятнышка, а у остальных уже захватана. И еще одна важная деталь. Добираются курсанты до школы и возвращаются самостоятельно. Думаю, Семен Игнатьевич, это поможет установить их всех. Поскольку Шнелю или Энверу постоянно находиться поблизости от объекта опасно, да практически и невозможно, нужно, чтобы они подыскали надежного человека и поручили ему наблюдение за школой. Таким путем мы быстрее сможем получить словесные портреты, а если удастся, то и фотографии проходящих подготовку агентов. Даже если вариант с их компрометацией в Стамбуле почему-либо сорвется, постараемся взять всех на границе. Приблизительное время и место заброски подскажут поездки самого Штендера. Не сомневаюсь, что сей «журналист» лично будет провожать группу, а о своих отлучках он обычно предупреждает Шнеля.
— Что ж, резонно. И все же подчеркните в телеграмме, чтобы особое внимание обратили именно на выяснение времени и места заброски агентов.
После того как в Картале поезд вырвался к берегу Мраморного моря, Игнац Цвиклинский не отходил от окна. Последние три года он жил в Измире после побега из лагеря, где содержались бывшие интербригадовцы, сражавшиеся против Франко. Вернуться на родину Игнац не мог — в панской Польше его ждала тюрьма. Хорошо, что товарищи во Франции помогли уехать в трюме старого греческого сухогруза в Турцию, где он и осел до лучших времён. Но они никак не наступали. Фашизм, с которым он дрался в Испании, полонил не только его родину, но и всю Европу, напал на Советский Союз. Поляк прекрасно понимал, что от того, выстоит ли государство рабочих и крестьян в смертельной битве с гитлеровцами, зависит, быть или не быть народам рабами «нового порядка».
Увы, ему самому приходилось оставаться лишь сторонним наблюдателем: негнущаяся в колене после ранения нога сделала его инвалидом. Поэтому Цвиклинский лишь несколько раз выезжал из Измира по поручению хозяина Мирза-оглы, который ценил поляка как опытного механика. А ведь когда-то в молодости Игнац мечтал стать матросом, объехать весь земной шар, посмотреть разные страны. Но судьба распорядилась иначе: дальше портовых причалов — сначала польских, теперь турецких — он так и не пошел.
Переправившись на пароме через Босфор, пассажир попросил отвезти его в гостиницу «Истикляль» на улице Диван Иолу. Несмотря на громкое название — «Независимость», это была тесная и обшарпанная ночлежка. Он выбрал ее не случайно. Еще в Измире, обсуждая с Энзером детали предстоящей поездки в Стамбул, они решили, что на первое время, пока Цвиклинский не подыщет дом в Бебеке, «Истикляль» вполне подойдет для мелкого спекулянта. Гостиница находилась недалеко от знаменитого Капалы чарши — Крытого рынка. Там под общей крышей сгрудилось тысяч пять лавочек и магазинов, разделенных множеством улиц-щелей. Это было идеальное место, если вдруг потребуется уйти от наблюдения.
Уже к вечеру постояльцы гостиницы, преимущественно приезжие торговцы, предпочитавшие «Истикляль» из-за близости к рынку, знали, что поляк собирается приобрести партию табака, которую намерен потом переправить в Швейцарию. «Ясновельможный пан» получил через маклеров приглашения навестить кое-кого из оптовых стамбульских купцов. Какие-то юркие личности с бегающими глазами предлагали показать достопримечательности Стамбула, намекая, что помимо дворцов и мечетей могли бы познакомить приезжего и с прекрасными турецкими гуриями. Последнее вовсе не входило в планы Цвиклинского, и он сразу дал понять, что это его не интересует.
Встреча со Шнелем была назначена на воскресенье у касс ипподрома. Оставшиеся два дня Игнац хотел посвятить изучению Стамбула, который почти не знал, и особенно Крытого рынка. Кроме того, следовало подыскать место для срочных, внеплановых встреч, где бы он, Энвер и Шнель могли появляться в определенные часы хоть каждый день, не привлекая постороннего внимания.
После многочасовых странствий по городу, что при его ноге изматывало до предела, Цвиклинский остановил свой выбор на Галатском мосту, перекинутом через залив Золотой Рог между Эминеню и Бейоглу. Каракёй кёпрюсю, как называли турки этот мост, был одним из самых оживленных мест Стамбула.
Поскольку Цвиклинский и Шнель не знали друг друга в лицо, у касс ипподрома их должен был познакомить Энвер. В случае если кто-нибудь не сможет прийти, встреча автоматически переносилась на среду, когда устраивались вечерние скачки. Не спеша направляясь по Диван йолу к ипподрому, поляк часто останавливался. Он давал отдых больной ноге и внимательно приглядывался, нет ли кого-нибудь подозрительного. Правила конспирации были усвоены еще дома, до Испании, когда от него, профсоюзного активиста, требовалось немало ловкости, чтобы обмануть дефензиву — польскую охранку. Однако Игнац немного нервничал и старался преодолеть это невольное волнение.
В Измире единственным близким другом Цвиклинского был отец Энвера, работавший вместе с ним в порту. Их дружба началась с того, что старик-азербайджанец стал помогать поляку учить турецкий язык. Оба немного говорили по-русски, и на первых порах это было большим подспорьем и учителю, и ученику. Надир-даи, как звали азербайджанца, оставшись вдовцом, один вырастил сына. Старик мечтал дать Энверу образование и отказывал себе во всем, чтобы послать его учиться в Стамбул — в английский колледж — вернейшее средство выбиться в люди. Тогда мальчику не придется, как отцу, с утра до вечера за гроши гнуть спину на других. Поэтому Надир-даи очень расстроился, когда сын бросил колледж, решительно заявив, что плату за обучение повысили, а он не хочет отнимать у отца последний кусок хлеба, и устроился работать в типографию.
Последний раз Цвиклинский видел Энвера в начале весны, когда тот приезжал в Измир на похороны своего старика. Игнац сразу даже не узнал прежнего веселого юношу со смеющимися черными глазами- маслинами. Перед поляком стоял жилистый смуглый мужчина с усталым лицом, на которое легли уже первые
