морщины. Лишь глаза остались все такими же темными, глубокими, только теперь в них таилась неподдельная грусть и какая-то настороженность. Сначала Игнац решил, что на Энвера так подействовала смерть отца. Потом, когда после похорон они до утра проговорили в убогой комнатенке Цвиклинского, понял, что ошибся. Причина была другая: гитлеровцы грозятся разгромить Советский Союз, который молодой азербайджанец считал своей настоящей родиной и куда надеялся вернуться. Он все советовался, как бы ему попасть на фронт. И вот сейчас этот неожиданный приезд.
Энвер рассказал Игнацу, что в пригороде Стамбула шпионы из германского консульства устроили тайную школу, где обучают агентов для засылки в Советский Союз. Один из его друзей, некий Вилли, — он хоть и немец по национальности, но вырос в Турции, терпеть не может нацистов, — намерен разоблачить их темные делишки. Если Цвиклинский не боится, то мог бы здорово помочь. Тем более, что гитлеровцы терзают и его родину. Надо поехать в Стамбул, снять дом или квартиру неподалеку от этой школы и постараться засечь тех, кто ее посещает. Деньги на поездку дает Вилли. Игнац, не раздумывая, согласился.
Возле касс ипподрома Цвиклинский осторожно огляделся и, не увидев Энвера, отошел в сторону, сделал вид, что изучает купленную афишу. В голове назойливо вертелась мысль: а вдруг друзья по неопытности чем-нибудь выдали себя, и фашисты их убрали? Как поступить в этом случае?
Кто-то легонько тронул Игнаца за плечо. Он резко обернулся и тут же расплылся в радостной улыбке. Перед ним стоял Энвер и, видимо, Вилли, если судить по тому, как описал его азербайджанец.
— О, Энвер! Какой приятный сюрприз! А это Вилли, если не ошибаюсь?
Немец молча кивнул, внимательно разглядывая поляка. Сохраняя на лицах беззаботное выражение и оживленно беседуя, они покинули площадку перед ипподромом. Неспешная прогулка по тихим улочкам в стороне от центра продолжалась больше часа. Пока Шнель советовался с Цвиклинским, как тому лучше появиться в Бебеке и подыскать удобное для наблюдения за школой жилье, Энвер приглядывался к редким прохожим. Несколько раз они внезапно поворачивали и шли в обратном направлении, останавливались, будто бы поглощенные беседой, присаживались к столикам крохотных уличных кафе выпить стакан лимонада. Перед тем как расстаться, условились, что ежедневно в семь вечера Игнац будет приходить к Галатскому мосту со стороны Бейоглу. Если у него появятся срочные новости, то в руке он должен держать свернутую в трубку газету.
Мирзоева, как только он признался, что является русским агентом, перевели в довольно сносную камеру с койкой и тюфяком, набитым соломой. Он тут же повалился на постель и, испытывая настоящее блаженство, заснул. Проснулся оттого, что кто-то грубо тряс его за плечо. «Еще чего доброго отправит в карцер за нарушение распорядка», — с опаской подумал Шамиль, увидев сердитое лицо надзирателя.
— Вставай на прогулку, — хмуро приказал тот.
На тюремном дворе Мирзоев вклинился в цепочку заключенных, ходивших вокруг колодца, едва волоча ноги. Появление новичка вызвало общий интерес. В монотонной скуке тюремной жизни это было хоть каким-то событием. Во всяком случае можно послушать, за что человек попал в тюрьму, а главное — поделиться собственной историей, посетовать на несправедливость судьбы, бездушие судей.
— Не разговаривать! Не разговаривать! — изредка покрикивали надзиратели, но заключенные не обращали на них внимания.
Впрочем, сам Мирзоев упорно отмалчивался, делая вид, будто боится лишиться прогулки за нарушение режима. Жадно вдыхая холодный, свежий воздух, он рассматривал заключенных. Даже одетые в одинаковые серые куртки и штаны они были не похожи один на другого.
— Возьми, друг, завтра отдашь соседу, — шепнул арестант, шедший позади Шамиля, и сунул ему в заложенные за спину руки газету, сложенную до размера пачки сигарет.
«Провокация? Но зачем?» — Чуть поколебавшись, Мирзоев незаметно спрятал газету в рукав. Что ж, возможно, он сглупил и отправится за это в карцер, но с самого ареста на турецкой границе Шамиль не знал, что творится на белом свете. Неизвестность, да еще в такой момент, как сейчас, действовала на нервы.
В камере он развернул газету и с жадностью стал читать сводку о положении на фронтах. В ней сообщалось о разгроме германских армий под Сталинградом, мимоходом упоминалось о пленении фельдмаршала Паулюса. Мирзоев взглянул на название газеты — «Тасвири эфкляр», та самая, что год назад торжественно оповестила читателей, что «Советская Россия окончательно рухнет в ближайшее время и перестанет существовать как государство». Да, видно, дела у «тысячелетнего рейха» идут неважно, если даже эта турецкая газета пишет о его поражениях. Шамиль прочитал весь номер от корки до корки, сунул газету под тюфяк. Завтра на прогулке нужно обязательно передать ее дальше по цепочке.
В этот день полковник Тиритоглу пришел на службу в хорошем настроении. Последние сомнения по делу Курбанова остались позади. Он доложил результаты следствия начальству и выслушал лестную похвалу в свой адрес. Его работой остались довольны и разрешили выводить арестованного на процесс. В исходе полковник не сомневался: улики в деле русского шпиона были неопровержимы.
Негромко насвистывая себе под нос, Тиритоглу взялся было разбирать накопившуюся за последнее время служебную почту, но адъютант доложил, что в приемной давно ждет капитан из отдела, занимающегося наблюдением за иностранными представительствами.
Полковник недовольно поморщился, однако распорядился пригласить неожиданного посетителя. Капитан, уже немолодой, бесцветный, в потертом мундире, как-то нерешительно опустился на жесткий стул у письменного стола, вынул из папки лист бумаги и протянул контрразведчику.
— Недавно мы арестовали некоего Фуада, бывшего каваса германского корреспондента Штендера. Слишком уж зарвался, спекулируя валютой. Во время прогулки в тюремном дворе этот Фуад опознал среди заключенных человека, который несколько месяцев назад приехал в Стамбул откуда-то из-за границы и некоторое время гостил у Штендера. Фуад утверждает, что этим человеком был Курбанов, — виноватым тоном закончил капитан. И тут же поспешил добавить: — На всякий случай я решил принести заявление Фуада вам, господин полковник…
Тиритоглу мельком пробежал заявление и, поморщившись, бросил на стол.
— Что за чепуха! Какое отношение Штендер имеет к Курбанову?
— Этого я не знаю, но, судя по заявлению, он жил в особняке Штендера. Это было в прошлом году, дата проставлена на обороте, — пробормотал озадаченный капитан.
— Не может быть! — полковник взял заявление и еще раз, теперь внимательно, прочитал его. — Да, клянусь аллахом, не похоже, чтобы этот Фуад врал, — признал он.
— Совершенно верно, господин полковник, — поспешил поддакнуть капитан, который так и не понял причины неудовольствия контрразведчика.
— Можете идти. Заявление останется у меня.
Неподвижным взглядом Тиритоглу уставился на дверь, закрывшуюся за капитаном, словно мог прочитать там ответы на мучившие его вопросы. Дело принимало неожиданный и весьма неприятный оборот. Ясно, что показания Курбанова — ложь. Во всяком случае, о страдальце-отце, томившемся в тюрьме в Баку, и его сыновнем самопожертвовании. Он утверждает, что никогда не был в Турции… А что, если Курбанов не русский, а немецкий агент и все это хитроумная провокация, затеянная Штендером? В этот момент Тиритоглу готов был растерзать германского журналиста, сорвавшего все его грандиозные планы. Не зря полковник давно уже заподозрил, что Штендер — разведчик, и приказал установить за ним наблюдение. Пока есть хоть малейшее сомнение в отношении Курбанова, ни начальство, ни МИД не захотят предавать огласке дело русского шпиона. Но каков мерзавец этот «корреспондент ДНБ»!
Две недели Мирзоева не водили на допросы: его судьба решалась в высших сферах. Наконец после команды сверху изнервничавшийся полковник Тиритоглу вызвал арестованного.
— Скажите, давно ли вы знакомы с герром Штендером? — вкрадчиво спросил полковник и, предвосхищая возможные возражения, протянул ему заявление Фуада.
Мирзоев растерялся. Машинально взяв заявление, в первую минуту он никак не мог решить, как вести себя в столь неожиданной ситуации. Итак, ясно: процесса не будет. Значит, нужно пытаться воспользоваться хотя бы этим допросом, чтобы раскрыть провокацию Штендера. Сейчас главное — убедительно сыграть роль перепугавшегося абверовца. В конце концов, он согласился вернуться в Турцию именно для этого. Что ж, с легендой покончено, а о его встрече с чекистами никто никогда не узнает.
