— Какая-нибудь повестка? — тревожным тоном спросил Павел.
— Наоборот! Йозеф Шрайэдер назначает время сеанса.
— Кто такой этот Шрайэдер?
— Важный чиновник в полиции. Эти господа хотят увековечить себя в истории, хотя папа Йозефа был простым писарем в магистрате. Кстати, я скажу ему о вас. Ведь вам нужно разрешение на проживание.
— Буду очень признателен, — Павел еще раз взглянул на картину — черное небо, багровый пожар в городе с типично немецкими крышами, даже церковью, которая напоминала мюнхенскую Фрауэнкирхе; — очевидно, таким представлял Смоленск Штефи. На переднем плане были изображены идущие в атаку танки и прижатые к броне солдаты с яростными лицами. — Нет, что вы ни говорите, у вас несомненный талант!
Вечером Нина взяла термос и пошла к фрау Штефи за кипятком. Она появилась в столовой в тот момент, когда обитатели пансионата собрались на ужин. Нина познакомилась с Францем и ветеранами из Нарвика. За столом не было лишь жильца с мансарды.
Поиски Березенко Йошка начал с 17-го отделения имперской почты. Оно оказалось напротив проходной завода «Байерише моторенверке». Молодой чех не предполагал, что будет иметь немалый успех у почтовых работниц. Смазливая девица за окошечком на вопрос, знает ли она господина Бера (так подписывался на обратном адресе Березенко), ответила игриво:
— А зачем вам понадобился этот сухарь?
Йошка поведал трогательную историю о больной матери, от которой привез благословение и посылку.
— Из Киева? — удивленно воскликнула девица.
— Откуда же еще! Я лежал там в госпитале.
В разговор вмешалась подружка из соседнего окошечка.
— Он теперь на почте бывает редко. А искать ею надо на БМВ. Однажды я видела его выходящим из проходной.
— В котором часу?
— После первой смены. В семнадцать.
— Как он выглядит?
— Длинный, дистрофичный… в очках… утиный носи… губы поджаты так… нет, так! Одет в серую тройку и реглан до пят.
Их наблюдательности можно было позавидовать.
До пяти вечера он ходил по Мюнхену, потом вернулся на почту и занял позицию у окна, откуда хорошо просматривались ворота БМВ. Кончилась смена. Из проходной повалил народ. На почте сразу стало многолюдно.
Йошка так и не увидел Бера, хотя проторчал у окна целый час. После закрытия почты ему ничего не оставалось, как пригласить подружек в кафе, угостить их пирожными и легким яблочным вином. Более серьезной девушке, видимо начальнице, по имени Ингрид он сказал:
— Если вдруг объявится Бер, передайте, что в воскресенье буду ждать его в сквере у Новой ратуши с восемнадцати до девятнадцати.
— Выходит, и я не увижу вас до воскресенья?
— Я живу далеко отсюда, но вас постараюсь увидеть раньше…
В Розенхайм он вернулся поздно.
— Почта — пока единственное место, только через нее мы сможем выйти на Березенко, — заключил Павел. — А до воскресенья постарайся разыскать Ахима Фехнера.
На следующий день с утра Йошка поехал искать фабрику детских игрушек Ноеля Хохмайстера. Она оказалась на западной окраине города. За высоким кирпичным забором виднелись три цеха, складские помещения и контора. Инспектор по найму — лысый старик, страдающий подагрой, просмотрел солдатскую книжку, справку из госпиталя об увольнении из вермахта и проговорил:
— Для устройства на работу нужна еще рекомендация от гауарбайтсфюрера.[14]
— Не знал, что детские игрушки тоже представляют для рейха военную тайну, — удивленно воскликнул Йошка.
— Мы теперь занимаемся другим делом, — шепнул старик.
— А какую работу мне дадут?
— У нас нет вакансий шофера. Пойдете разнорабочим. Паек и 80 марок в неделю.
— Я подумаю, — Йошка забрал документы и вышел.
Пивная «Альтказе», занимавшая подвал одного из стандартных четырехэтажных домов неподалеку от проходной, обслуживала рабочих этой же фабрики. Едва Йошка сел и закурил, как к нему приковылял кельнер. Под его халатом он заметил солдатский френч и синие кавалерийские галифе с рыжими леями.
— Видать, оттуда, — мотнул головой куда-то в сторону кельнер.
— А ты уже свое получил?
— С добавкой. Вместо ноги протез, а где взять вторую половину ягодицы?
— Без этого прожить можно, а вот без шнапса и пива… — Йошка извлек из бумажника продуктовую карточку и деньги. — Пусть побегает напарник, а мы хлопнем за мой счет по рюмочке за наши фронтовые дела.
Кельнер воровато оглянулся, понизил голос!
— С этим сейчас строго, но сообразим.
Он прохромал к стойке, что-то шепнул толстяку, тот скрылся в подсобке. Йошка стал разглядывать людей в пивной — старики, малолетки непризывного возраста, которые либо учились в гимназии, либо числились в командах «трудового фронта». В дальнем углу обосновалась компания отпускников в черных танкистских куртках.
Подошел кельнер с подносом, опустил на стол две литровые фаянсовые кружки крепкого портера, тарелку с зельцем, ломтиками ржаного хлеба и темной бутылкой рейнвейна. С ловкостью фокусника он выдернул рюмки из-под фартука, пододвинул стул и, скособочившись, сел. В бутылке оказался шнапс. Выпили за жизнь, за конец войны. Через полчаса Йошка знал о кельнере все — и что зовут его Хуго, и получает он пенсию по ранению, но приходится подрабатывать, так как толстяк за стойкой, чтоб у него лопнули потроха, его тесть и жмот, и откуда начал войну и где кончил — в деревне Чуриково под Малоярославцем…
— А я ведь был каменотесом! — всхлипнул Хуго и потянулся к бутылке.
— Слушай, приятель. Ты знаешь здесь всех выпивох?
— Назову каждого, — похвастался кельнер. От выпитого он побледнел, но глаза оставались трезвыми, язык не заплетался.
— Не знаешь ли ты Фехнера?..
— Ахима? Как же! Ровно в семь он пропускает здесь не меньше двух литров пива.
— У него отец… — Йошка наморщил лоб, как бы пытаясь вспомнить имя.
— Вальтер? Так он погиб под Истрой в ноябре сорок первого.
— А где он служил?
— Как где? Сначала в нашем восьмом Баварском округе, потом его услали в Россию, оттуда пришел «постэнгель»[15] — геройски погиб за великую Германию и ее фюрера… Ну, ты знаешь такие штучки.
— Еще бы!.. Письма от товарищей он не получал?
— Нет.
— Как же так? Мы писали всем отделением. Вальтер погиб на наших глазах, когда мы попали под огонь «русских органов», — растерянно пробормотал Йошка.
— Вы, наверное, так красиво расписали его смерть, что цензура просто-напросто выбросила письмо в корзину? В общем, приходи в семь. Я оставлю столик, — Хуго отсчитал сдачу.
Тут Йошку осенила мысль попросить еще об одном одолжении:
