— Почини колесо.
Йошка подошел к заднему колесу, осевшему на обод, быстро приподнял домкратом задок, отвинтил гайки, извлек камеру, нашел прокол:
— Вы напоролись на гвоздь, господин капитан!
— Работай и не болтай!
Йошка вырезал заплату, зачистил резину. В аптечке нашел кусок сырого каучука и с помощью того же домкрата и небольшой паяльной лампы завулканизировал камеру. Оставалось вставить ее в покрышку, накачать и поставить колесо на место. Тут до него донеслись слова капитана, сказанные по-русски:
— Вы переутомляетесь, Бер. Работаете даже по ночам.
— Я никак не могу найти сплав, не применив те же дефицитные никель и марганец, господин Айнбиндер.
— Я не о том. Почему вы, русские, не цените свободное время? Или это в вашем характере?
— У нас все было не так, — ответил Березенко и замолчал.
— Господин капитан, может, вам залатать и вторую камеру? — крикнул Йошка, завинчивая гайки на заднем колесе.
Айнбиндер посмотрел на часы:
— Давай! Мы все равно опоздали.
— Как здоровье господина Хохмайстера? — через некоторое время спросил Березенко.
— С глаз повязку сняли. Но пока неясно, будет ли он видеть… Хотелось бы доделать нашу работу до его приезда.
— Беда в том, что мы стремимся совместить несовместимое. Мы с вами пытаемся найти такой металл, где уживались бы абсолютно противоположные качества — легкость, дешевизна, прочность.
— Последние испытания меня не привели в восторг, — произнес Айнбиндер. — Если три «фауста» из десяти будут взрываться в руках стрелков, нас объявят врагами Германии.
— Вам сделают снисхождение. Вы немец. Меня же посчитают агентом русских и вздернут на виселицу, — Березенко выдавил нервный смешок.
Йошка завулканизировал камеру запасного колеса:
— Готово, господин капитан!
Айнбиндер протянул ефрейтору пачку дорогих сигарет «Данвин», но Йошка отвел руку:
— Извините, курю сигареты попроще. Если хотите отблагодарить, позвольте отвезти вас, куда прикажете. Давно не держался за баранку.
— Хорошо, только за ворота, — разрешил Айнбиндер.
Йошка завел мотор, плавно тронулся с места. Выехав на шоссе, нажал на тормоз. Айнбиндер открыл дверцу:
— Дальше поведу сам, а ты топай обратно.
— Если понадоблюсь, готов услужить, — Йошка скользнул взглядом по каменному лицу Березенко- Бера. — Знаете ли, пропадаю со скуки. Не отдых, а одно томление.
— Ладно, иди! — Айнбиндер занял место за рулем и рванул «опель» вперед,
Йошка с прыгающим сердцем устремился к флигелю. На дорожке в саду его встретил Павел. Они вошли во флигель и Йошка передал весь разговор Айнбиндера с Березенко. Значит, они оба где-то в лаборатории ведут доводку сплава для ствола, а конструктор Хохмайстер отсутствует, неизвестно, отчего ослеп, но скоро должен приехать сюда.
…Франц между тем соображал — ехать или не ехать ему в Мюнхен к Лютцу? Арбайтсфюрер строго наказал сообщать обо всех изменениях, которые могут случиться в окружении постояльца пансионата Бера. Изменений, собственно, не было, но Францу не терпелось показать свое рвение. Как-никак именно Лютц давал ему выгодные заказы.
Поколебавшись, Франц все же поехал в Мюнхен. Там на вокзале набрал служебный номер арбайтсфюрера.
— Здесь Лютц.
— Добрый день, беспокоит Штефи.
— Где вы находитесь?
— На вокзале.
— Приезжайте в кафе на Лейбахштрассе.
Пока Штефи добирался до кафе, Лютц успел заказать вино и кролика с брусничным вареньем. Художник скорчил озабоченную гримасу:
— У нас во флигеле поселился некто Пауль Виц с женой и денщиком. Он привез маменьке и мне письма от брата Артура.
— Письма при вас?
— Только адресованное мне, — Франц достал из бумажника разглаженный листок. Лютц пробежал глазами по строчкам, побарабанил по столу:
— Очевидно, Виц имеет большие связи, если может облегчить участь Артура даже на фронте…
— У меня сложилось точно такое же впечатление. Он богат, независим.
— Он сделал отметку о прибытии?
— По приказанию Шрайэдера этим занимался капитан полиции Каппе.
— Я позвоню ему и попрошу о тщательной проверке. А чем, собственно, вызвана ваша тревога?
— Ничем, но вы приказали регулярно сообщать об укладе нашего дома.
«Усердный дурак не лучше лентяя», — подумал Лютц и спросил:
— Они видели Бера?
— Видели, но никакого интереса не проявили. А вот их денщик ремонтировал машину Айнбиндера.
— Вы правильно поступили, Франц. — Арбайтсфюрер разрезал кролика на две неравных части, большую положил Штефи. — Проследите, чем занимается семья. Не сделает ли кто попытку сблизиться с Бером. Можете высказывать отдельные критические замечания в адрес руководства партии и государства. Это свойственно людям вашего круга.
Штефи моргнул бесцветными веками.
— Возможно, все они — истинные немцы. Однако предосторожность не помешает, — Лютц стал расплачиваться. — На днях навещу вас. Я приеду к вам, как к старому другу. Запомните мое имя — Герман. И не вздумайте брякнуть: «Арбайтсфюрер»!
В тот же день Лютц созвонился с капитаном полиции Каппе, попросил срочно разослать запросы по всем адресам, где ранее проживали Вицы.
— Документы были в полном порядке. У вас есть какие-то подозрения? — насторожился Каппе.
— Никаких. Но они поселились там же, где живет мой ценный специалист. Хочу подстраховаться.
— Я выполню вашу просьбу, — пообещал Каппе.
Лютц положил трубку. На него как арбайтсфюрера было возложено много обязанностей. Помимо основной продукции — моторов — БМВ выполнял ряд заказов, поступивших в последнее время, исследовательский отдел доктора Хельда проектировал реактивные двигатели для таинственных перехватчиков Мессершмитта, работал над радикальными сплавами, которые пойдут на оснащение «тигров», «фердинандов». Лютц мог лишь догадываться о боевых качествах новых машин, но сердце и шкура, то есть мотор и броня, создавались на его глазах, представляли тайну тайн рейха, которую он должен был обеспечивать.
Через его руки проходило много бумаг. Они чаще всего помечались грифом «Гехейме рейхсзахен» — «Секретные имперские дела». На бумаги, выходящие из-под его пера, он тоже ставил точно такой же гриф. Империя, как и всякое другое авторитарное государство, любила тайну. Она, эта тайна, не подлежала контролю, рождала страх, держала в повиновении народ. Нарушение ее подрывало основу имперского могущества. И Герман Лютц как доверенный охранник созданной фашизмом системы больше всего страшился, как бы с «секретных имперских дел» не спал покров тайны. Ведь тогда в отлаженном механизме государственной машины произойдет сбой, равный урагану или кораблекрушению. А причиной тому могли стать болтливость, излишнее доверие, нерадивость, любая другая оплошность. Поэтому арбайтсфюрер с особой ревностью следил за соблюдением священного нацистского закона полного молчания и
