кровь должна была быть. На гимнастерках, на штанах, да мало ли? А крови, изволите ли видеть, не было. Пришлось похоронщиков выпустить, тем более что хоронить совершенно некому, и вот-вот теплеть начнет, а там тиф, холера и так далее…
Тех, из подвала, похоронили в общей могиле на немецком кладбище за городом. Ефрейтор Горшков сидел тогда в тюрьме комендатуры и лишь после своего высвобождения из ежовых рукавиц, вернувшись уже к исполнению прежних обязанностей, встретил знакомого солдата из той команды, что хоронила «черных». У парня бегали глаза и тряслись руки – обычное дело, нервный тремор, на подобной «работе» его можно получить на раз-два, но солдат отвел Горшкова в сторонку и рассказал нечто такое, во что ефрейтор никогда не поверил бы, если бы не присутствовал в том подвале и своими глазами не видел разложенных в виде двух перекрещенных треугольников, одетых в черную форму… Кого?
– Нежить это, браток, – стуча зубами, шептал солдат, и лицо его из бледного становилось землистым, а дыхание сиплым, словно кто-то наступил солдату на грудь сапогом. – Их когда хоронили, из них даже окоченевшего ни одного не было, все теплые. Не такие, как мы с тобой, конечно. Да говорю тебе! Что я, за три года войны жмурика от нормального не отличу? Теплые, а затылки-то у всех простреленные, словно их казнил кто-то. И хоронили-то как? Не знаешь?! Вот я тебе расскажу. Какие-то гражданские из самой Москвы прилетели, их на двух машинах легковых три дня возили. Значит, выходит, хоть и без формы, а не простого полета были птицы. И я сам видел, как перед ними даже особисты в струнку вытягивались, честь как на плацу отдавали – будь здоров! Пока мы закапывали, эти рядом были: один вроде как поп, только без волосьев и без бороды. Но точно вроде бы поп. Читал что-то по книжке. На обложке крест, а читал не по- русски. Потом мы могилу землей забросали, холм насыпали, немчура пленная свой крест поставила. Знаешь же, как у них положено? Белый, фанерный и посередке надпись, мол, «тут лежит Фриц такой-то». А здесь надписи никакой не было, потому что при них никаких документов не нашли, а кого из немцев про них спрашивали, те тоже ничего не знают. Сказал кто-то, что вроде из самого Берлина прилетели.
– А с чего ты взял, что нежить-то? – поинтересовался Горшков у нервного солдата.
– А ты сам ночью на кладбище-то пойди сходи, коли такой любопытный, – взвизгнул солдат, – да зенки свои поширше раззявь! Вот и увидишь, почему.
Вся эта история с первой минуты не давала ефрейтору повода перестать думать о ней хоть на мгновение. Так бывает, когда вселяется, пролезает незаметно внутрь головы мыслишка, да так и застревает там, жужжит летней мухой, бьется, чертит мозг, нарезая в нем новые, не предусмотренные зачатием и ростом в утробе извилины. И становится от этого человек умнее, а вместе с тем и жизнь его меняется порой до совершеннейшей неузнаваемости.
Той же ночью Горшков отправился на немецкое кладбище. Немцы еще в период боев хоронили своих на одном из обширнейших пригородных пустырей, и ефрейтор, петляя, чтобы избежать встреч с комендантскими патрулями, сумел выбраться из города, прошел затем около четырех километров и очутился вблизи того пустыря. Здесь и произошло событие, определившее, по словам Горшкова, всю дальнейшую его жизнь.
На самой окраине кладбища, там, где начинались ровные и казавшиеся бесконечными линии белых крестов, он увидел, как прямо из земли, ничуть притом в ней не выпачкавшись, как был, в своей черной форме, буквально выпрыгнул один из тех, о ком с таким страхом рассказывал давеча нервный солдат. И этот вылезший из могилы не пойми кто пошел навстречу Горшкову. Ефрейтор был вооружен автоматом, он принялся стрелять, растратил все патроны, но эффекта от его стрельбы не последовало никакого. А нежить в черном мундире была все ближе, и тогда Горшков бросился было бежать, но не смог сделать и шага до тех пор, пока это существо не подошло вплотную. Горшков от ужаса оцепенел, он хотел что-то сказать, попросить, чтобы его не трогали, но язык слушался плохо, как это бывает порой во сне, когда изо рта у спящего вырываются вместо четкой речи нечленораздельные завывания. Собрав всю свою волю и силу, ефрейтор перехватил пустой автомат и, действуя им на манер дубины, нанес немцу удар прикладом по голове! Но удар этот, способный расколоть и камень, прошел сквозь воздух, а мертвец даже не шелохнулся, и тогда Горшков закричал от страха…
– А он ко мне! – Старик рассказывал, оживленно жестикулируя. Седая копна волос его разметалась, глаза блестели. Настя слушала рассказ, подперев рукою щеку и сдерживая напавшую зевоту. Подобные сказки ей во множестве доводилось слушать и ранее, но она заметно оживилась, когда старик, изображая, как он хотел ударить мертвого якобы немца прикладом по голове, воздел свои худые до невозможности руки и с шумом ударил ими по столу.
– И что же произошло тогда? – Настя поморщилась от звука, произведенного лицедействующим старичком: он вышел таким, словно потрясли мешок с костями.
– А дальше? Дальше он на меня накинулся.
– Укусил, и вы превратились в вампира, да? – Настя не выдержала и расхохоталась. – Скажите, вы решили меня позабавить своими байками? Байками из склепа? Вам с вашей неуемной фантазией нужно книжки писать в модном жанре фэнтези. Как журналист и кое-что понимающий в литературе человек предсказываю, что ваши творения принесут успех и гонорары. На ремонт квартиры хватит точно. Однако я у вас задержалась, да и к фэнтези как-то не особенно благоволю. Всего вам наилучшего. В следующий раз желаю найти более восприимчивую аудиторию.
– Хорошо, хорошо. – Старик закивал с таким видом, будто у него в рукаве находился по меньшей мере еще с десяток козырных тузов, – я прошу еще буквально несколько слов. Всего лишь поставить точку в рассказе. – Он просяще улыбнулся. – Ну пожалуйста.
Настя, которая уже встала и собиралась было покинуть и эту квартиру, и эту нелепую фантазию, позабыв о них навсегда, вновь опустилась на стул, нацепила на лицо маску вежливости, улыбнулась в ответ, спросила:
– И как же? Кинулся он на вас, говорите, и…
– Он сквозь меня прошел и исчез. Ощущение, конечно, непередаваемое. Как будто одновременно жжет и огонь, и холод. Во всяком случае, перед тем как потерять сознание, я его нигде поблизости от себя не заметил. А потом прибежали солдаты из комендантской роты и видят – лежит ефрейтор. Меня в медсанчасть, там уже в себя пришел. Температуру мне померили, а она меньше тридцати градусов. Удивились, как с такой температурой и живой, но стали лечить. Чувствую себя нормально, а температура прежняя. Как глаза открыл, как разговаривать начал, так сразу двое чекистов ко мне с расспросами своими: «зачем?» да «почему?», я им все и рассказал, как было. Они ушли, а на следующий день опять те самые в штатском из Москвы прилетели и меня забрали с собой. А заодно и всех тех, в черной форме, из подвала, прямо так вот из земли выкопали и в самолет. Так мы все вместе в Москву и прилетели, да прямо с аэродрома – тех покойников на грузовиках, а меня на легковой – нас в Костромскую область доставили. Там филиал института НКВД был, который всякой чертовщиной прикладной занимался. Его еще Глеб Бокий основал, гореть ему в огне во веки вечные, такой был вурдалак, что не приведи боже… Этого Бокия потом, говорят, собственноручно пьяный Семен Михалыч Буденный шлепнул. И не из нагана он его, а вроде бы шашкой, по-кавалерийски, голову снес, а тело приказал сжечь. Шлепнуть-то шлепнул, а дело бокиевское продолжалось. Эксперименты всякие ставились, людей со всей страны с разными интересными способностями подбирали, да мало ли… Это и по сию пору гостайна. Вот ты смеешься, когда про вампиров- то говоришь, а это напрасно. Есть вампиры. Ты с одним из них недавно виделась. Понимаешь, о ком я толкую?
Настя покачала головой:
– Вы о моем муже? Быть этого не может. Он ведь не кусал никого. Какой же он вампир?
– А они не все кусучие, – усмехнулся дедушка Горшков, – их много всяких. Долго объяснять, на это дня не хватит. Просто есть такие люди, они вроде колдунов или магов, «посвященные» их называют. Так вот, когда такой посвященный вдруг умирает не своей, но внезапной смертью, то жизнь в нем еще надолго остается. Слышала про каталепсию? Как люди погружаются в летаргический сон, а их хоронят, получается, что заживо? Вот и у этих примерно то же самое. Есть тело физическое, оболочка, а есть тело астральное, которое из оболочки выходит и может отдельно, само по себе, путешествовать, оставаясь жить до тех пор, пока физическая оболочка остается и астральному телу есть куда вернуться. Они друг с другом связаны, и, когда вампир сосет кровь, получается, что его тело живет. Вот такими вещами институт и занимался. Я им был интересен, как человек, сквозь которого вампир прошел, а я жив остался, хотя и похолодел малость. У
