меня кровь стала как у рыбы – холодная. Одним словом – феномен. Место, как ты сама, наверное, уже догадалась, называется Затиха – особая зона. При Хрущеве институт прикрыть захотели, а зону-то ликвидировать не получилось. Она как могильник Чернобыльский, там тоже нормальной жизни быть не может. Со мной поступили, как мне кажется, в высшей степени гуманно: назначили кем-то вроде смотрителя, пенсию определили. К моим услугам была институтская библиотека, вот она вся здесь, и в этой комнате, и там еще дальше. А потом и Хрущев помер, и Брежнев – они-то особенно тем, что в Затихе происходит, не интересовались. Тут пришел Горбачев, и стали ко мне гости заглядывать, а уж при Ельцине народ валом повалил. Старые институтские здания под слом пошли, новый дворец выстроили из красного кирпича, меня сюда, на заслуженную пенсию. А вместо меня совсем другой человек там поселился. И вот к нему-то как-то раз приехал твой Герман, хотел того человека с собой в Москву забрать, он там срочно кое- кому понадобился, только ничего у твоего мужа не вышло, и вернулся он в Москву один. Здесь у него от больших людей вроде как отставка получилась, он не пойми зачем опять в Затиху рванул, а там с таким встретился, что я даже и рассказывать не хочу. Скажу только, что после той встречи он так в Затихе и остался и, сдается мне, в том виде, в каком я тех немцев из подвала в Сталинграде повстречал.
Настя, которая никогда не курила и даже дыма табачного не выносила, подумала, что сейчас бы с удовольствием выкурила сигарету. Самое время начать. Она хотела было попросить сигарету у старика, но вместо этого произнесла нечто совсем другое:
– Но если он остался в этой Затихе, то в каком же он там виде? Я вам и верю, и не верю. Простите за идиотский вопрос, но он что же, превратился в такую вот нежить бесплотную, о которой вы мне только что здесь так долго и увлекательно рассказывали?
– Увы. Он встретился там с Лилит, женщиной-демоном, бывшей до Евы женой Адама и впоследствии изгнанной из рая. Лилит не всегда может убить до конца, порой она лишь разъединяет душу с телом, и душа продолжает какое-то время жить в астральном существе. Именно оно у тебя на глазах и растаяло. Я понимаю, это сложно осознать, постичь, почти невозможно в это поверить, но это так. Зато твой муж не стал вампиром. Это значит, что его простили там. – Старик ткнул пальцем в потолок и перекрестился, что, по мнению Насти, выглядело после всего им сказаного совсем уж дико и абсурдно. – И теперь непонятно: или он там, в Затихе, окончательно умер, или душа его все еще здесь, на Земле, тогда в теле продолжает теплиться искра жизни, а душа должна найти для себя новое пристанище.
– Это как? В кого-то вселиться?
– Именно! – обрадовался дедушка Горшков и потер свои худенькие холодные ладошки. – Только вот, чтобы проверить все это, нужно тебе поехать в Затиху, найти там нужную избу и взглянуть на тело своего супруга – в каком то есть оно состоянии. Ежели там, прошу извинить меня за такой натурализм, тлен и черви, то, значит, все, конец. А вот если тело лежит нетронутым, как в сказке про Белоснежку или про эту, которая при семи богатырях была, то есть надежда, что и душа где-то обретается. Точнее, в ком-то, и через этого кого-то подпитывает тело жизнью.
– А вы со мной поедете? – Настя очень рассчитывала на согласие старика, на его корыстолюбие, и в уме смело рассталась со всеми своими накоплениями, но тот сразу и категорически отказался.
– Нет, деточка моя добрая, мне туда возврата нету. Я среди людей живу, не среди теней. Ты знаешь, сколько мне было тогда, в сорок третьем? Двадцать семь лет. Вот и считай – мне теперь десятый десяток, а выгляжу я, сама видишь, малость помоложе. Конечно, это результат той моей встречи с черным на пустыре, и ты знаешь, мне отчего-то кажется, что если я вернусь в Затиху хоть раз, то так там и останусь. Ни к чему пытаться войти в одну реку дважды! Заберет из меня черный то, что оставил, когда сквозь меня прошел, а я еще пожить хочу. Нравится мне это занятие. А ты ступай. Ступай и подумай, а нужно ли тебе во всем этом копаться? Здесь простому человеку не справиться, тем более тебе одной. Конечно, если бы в Затихе сейчас тот человек оставался, к которому твой муженек приезжал, он бы тебе помог, но там его больше нет. Сгинул, говорят. А куда, никто не знает. Я тебе так скажу: однажды соприкоснувшись с другим миром, ты раз и навсегда закрываешь для себя возможность жить по-прежнему.
– Мне уже кое-кто говорил такое, – сказала Настя, вспомнив слова Мушерацкого.
– Не знаю… – задумчиво продолжал Горшков. – Ежели с другой стороны поглядеть, то тебя ведь туда впустили зачем-то? Точно так. Значит, ты там для чего-то потребовалась. Значит, пока ты задачу свою не выполнишь, тебя все время будет тяготить ощущение присутствия этого мира, а это живыми обычно туго переносится. Решай сама. В любом случае ответ на самый главный вопрос ты можешь найти только в Затихе, а здесь ничего, кроме намеков и пустого трепа, не услышишь. Ты как? Решила что-нибудь?
– Решила, – Настя встала, взяла сумочку. – Я поеду туда.
– Одна?! – изумился Горшков.
– Ну, вы же отказываетесь составить мне компанию – боитесь. Значит, одна. Ездил же туда Гера, не боялся.
– Не боялся, а что из этого вышло? Связался черт знает с кем, – загадочно пробормотал старик. – Ладно, ты заходи еще. Адрес теперь знаешь, не стесняйся.
Настя протянула руку, прощаясь, но Горшков поспешно закрутил головой:
– Только давай без рукопожатий. Не люблю я этого. Идем-ка, я тебя провожу…
Когда за девушкой закрылась дверь, он вернулся в свой запыленный кабинет, встал в квадрате солнечного света, уже закатного, идущего через окно багровым потоком, поднял руки, привстал на цыпочки, вытянулся весь в тонкую, колеблющуюся в вечернем свете полосу и вдруг оторвался от пола, подтянул колени к подбородку, словно укладываясь в материнской утробе, и медленно перевернулся в воздухе. Так же медленно и плавно опустился, точно приклеившись к полу легкими балетными пуантами, не дававшими телу совершенно потерять вес, побалансировал так некоторое время и наконец со вздохом опустил руки, сразу видимо отяжелел и распластался на полу. Черты его лица стремительно менялись, борода исчезла, копна волос превратилась в аккуратную прическу…
Спустя несколько минут Игорь встал, подошел к письменному столу и решительным жестом сгреб с него все, что там находилось, прямо на пол. Затем достал из ящика стола несколько игрушечных фигурок, какие-то пузырьки и лист бумаги в крупную клетку.
– В магнесе сила. Так еще Моисей говорил, – пробормотал Игорь и принялся колдовать. На листе бумаги нарисовал дом, возле него, очень схематично, несколько автомобилей, фигурки поставил на рисунок дома, сел, закрыл глаза и, обхватив голову руками, замер. Губы его что-то беззвучно шептали…
Проклятие Моисея
Вернувшись из странствий по Синайскому полуострову, где предавался он размышлениям о промысле Бога, именуемого евреями Предвечным, будучи при этом простым пастухом и не чураясь никакого труда, ибо всякий труд достоин уважения, Моисей застал в Египте смену власти. На трон почившего Рамзеса Великого взошел молодой его наследник именем Баенра, или Меренптах, что означало «Солнцеподобный». Воистину, каждая единоличная власть во все времена любила именовать себя с великой претензией на избранность, не заботясь об оценке, которая будет дана подобным ее прозвищам будущими поколениями. Однако тиран все же живет одну жизнь – мы привыкли в это верить, хотя множество различных религий, вышедших из древнейшей мудрости, появившейся на Земле задолго до возникновения Египта, утверждают, что тот, кто был тираном, будет им и в следующей своей жизни, и остается лишь надеяться, что в последующих своих воплощениях этот властолюбец не окажется вновь вершителем судеб целой страны, а будет тиранить свою домашнюю скотину, не более того. Как бы то ни было, но Моисей имел данные еще Рамзесом письменные заверения, касающиеся освобождения народа еврейского из египетского рабства. С этими заверениями великий жрец, чей статус был новому правителю известен, явился к фараону и добился-таки обещанного. Баенра побоялся нарушить обет Рамзеса – это выглядело бы по меньшей мере непорядочно, а ведь даже тиран заботится о внешнем проявлении порядочности, так хочется ему верить в собственную
