глазами нужный ей окорок – твердый кусок свинины, пропитанный запахом тлеющих опилок и еще чего-то, что составляет секрет рецепта хамона, делая этот продукт испанского экспорта столь желанным для многих влюбленных в мясо черной иберийской хрюшки. Какой-то парень, возрастом немного старше ее, лет под тридцать, толкающий перед собой тележку и что-то говорящий в телефон на совершенно незнакомом языке, в котором Настя невольно различила и английские, и французские, и немецкие, и еще какие-то, чуть ли не японские словечки, внезапно вынырнул перед ней из-за полок со специями и – о, наглость! – сцапал единственный окорок, именно тот, на который она уже было и нацелилась. Небрежно бросив его в свою тележку, продолжая нести все ту же казавшуюся нелепой телефонную тарабарщину и даже не взглянув в сторону остолбеневшей Насти, он пошел себе как ни в чем не бывало к кассам. Второго такого же окорока в магазине не оказалось, о чем сообщил девушке похожий на десятилетнего ребенка продавец (до такой степени он был щуплым, и лицо его совсем не было отмечено печатью взрослости), посоветовав зайти послезавтра. Это было так неожиданно, нелепо и до такой степени досадно, что Настя в сердцах оттолкнула свою мечту о скромном гастрономическом чуде и, не заботясь более судьбою тележки, решив, что без хамона весь замысел семейного пира теперь безнадежно разрушен, пошла к выходу следом за нахалом, эту мечту укравшим. А тот, не отрывая от уха телефона, свободной рукой быстро выставил перед кассиром свои покупки, не глядя на получившийся у кассового аппарата результат, кинул в пластмассовый лоток крупную бумажку и с видом крайне занятого, целиком погруженного в свои заботы индивидуалиста механическим равнодушным движением принял сдачу и втолкнул смятые бумажки и мелочь в брючный карман. Кассир собрал все в пакеты, сказал нахальному молодому человеку какую-то дежурную тусклую вежливость и перевел взгляд на Настю, привычным жестом потянувшись в сторону своего орудия производства – кассового аппарата.
– У меня ничего нет, – в сердцах заявила Настя. – Некоторые покупатели прямо на ходу подметки рвут.
– Вот как? – равнодушно полуспросил-полуответил кассир. – Тогда проходите.
Она хотела что-то резкое сказать ему, но сдержалась, пристыженно осознав, что это будет обыкновенное и очень пошлое вымещение досады на совершенно постороннем, ни в чем не повинном человеке.
Меж тем специалист по тарабарскому наречию, одетый в мешковатый, до бесформенности растянутый льняной пиджачок, пришаркивая плоскими подошвами летних индейских башмаков, оказался возле хитрого устройства, электронного стража – стойки, реагирующей на выносимый из магазина товар, снабженный специальной защитой в виде магнитной полосы или какой-нибудь хитрой наклейки, также магнитной, которую полагалось обезвреживать кассиру, если товар и впрямь был ему предъявлен и оплачен честным покупателем. В таком случае электронный страж молчал, никак не реагируя на проходящих мимо него, но стоило ему, словно филателисту, почуять негашеную марку, как устройство принималось вопить и подавать сигналы красной тревожной лампой, безошибочно угадывая несуна, магазинного воришку, а может, и ни в чем не повинного покупателя, на чьем товаре – увы! – не все полоски поддались раскодированию. Возле стойки стоял человек в униформе, охранник, чьей задачей было реагировать на подсказки своего чувствительного к магнитным полям компаньона и не допускать воровства и выноса не оплаченного покупателями товара. И стоило тому, кого Настя – про себя, разумеется, – уже несколько раз назвала «нахалом», попытаться пересечь этот последний рубеж магазинной обороны, как электронный страж завопил, указывая человеку в униформе, что мимо него следует возможный нарушитель, который, несмотря на свои лингвистические упражнения и довольно приличный внешний вид, вполне может оказаться волком в овечьей шкуре, припрятавшим что-нибудь неоплаченное и пытающимся это неоплаченное самым недобросовестным способом присвоить. Охранник развел руки, преграждая «нахалу» путь:
– Покажите ваш чек, пожалуйста. – Страж магазина был натаскан на такие случаи, точно служебная собака на ватный рукав дрессировщика, и знал свою инструкцию наизусть.
Телефонный разговор прервался на полуслове, и Настя услышала, что нахал прекрасно говорит по- русски, в чем, в общем-то, и сомнений не было, как и в том, что вся эта пантомима, разыгранная им невесть для чего, именно пантомимой и является, ибо нахал мгновенно убрал телефон в карман, даже интонацией не обозначив свое внезапное отключение собеседнику, которого в природе и не было вовсе. Молодой человек просто дурачился, впрочем, как оказалось, до поры:
– Чек показать? Зачем это?
– Вы зазвенели, – терпеливо и в то же время лаконично объяснил повидавший на своем месте всякое охранник.
– Вот как? Это забавно, что я зазвенел, – усмехнулся молодой человек. – И в каком же месте у меня, по-вашему, спрятан колокольчик?
– А вот мы давайте и разберемся сейчас. – Невозмутимость охранника понравилась наблюдавшей за происходящим Насте. Она спокойно отошла в сторонку, решив забавы ради досмотреть эту спонтанно возникшую сцену до конца. Какое-никакое, но развлечение, пусть и довольно посредственное, к тому же после всех ненормальностей, услышанных в квартире старика, эта импровизация из реальной жизни нужна была Насте, чтобы окончательно вернуться в обыденность, ощутить под ногами то, что более всего жаждет ощущать человек, – незыблемую твердь конкретики. К тому же никуда не девшееся особое профессиональное репортерское чутье подсказывало, что задержаться и понаблюдать стоило. Что-то да выйдет из всего этого, получится… и действительно получилось.
– А что это за порядки такие в вашем магазине? Я знать не знаю, где мой чек! Я что, должен хранить его как память? – Нахал занял наступательную позицию. – Я что-то купил, я за это заплатил, и больше меня ничего не волнует. Дайте пройти, я тороплюсь.
– Пройдете, после того как я разберусь, отчего вы звените. Прошу вас, оставьте тележку на месте, а сами пройдите еще раз через детектор. – Вежливость охранника была непрошибаема и несколько отдавала профессиональной, встречающейся у всех его коллег по вахтерской профессии неоправданной высокомерностью.
– Ты у себя дома так собакой командуй, – первым не выдержал молодой человек. – Перед тобой человек стоит и говорит тебе, что он опаздывает. Мне наплевать, что в вашем (тут было вставлено крепкое словечко) магазине что-то звенит. У вас тут даже приборы бестолковые, трезвонят по любому поводу. Что уж про людей-то говорить?! Последний раз тебе говорю, дай пройти. По-хорошему говорю.
Охранник, увидев, что дело принимает все более скандальный оборот, что, в общем-то, являлось частью его профессии, начал действовать в соответствиии с заложенной в его память инструкцией и стал вызывать по рации подкрепление, внушительно обращаясь к каким-то «восьмому» и «четвертому», по всей видимости, своим коллегам, несущим вахту где-то в отдалении. «Восьмой» ответил, что понял и уже идет, а «четвертый» отозваться не успел, потому что молодой человек, пребывавший к тому времени уже в состоянии очевидного бешенства, опрокинул свою наполненную пакетами тележку и принялся эти пакеты сильнейшим образом пинать ногами – после одного из ударов тот самый окорок вылетел и очутился прямо возле Настиных ног.
– На, подавись! Сам ищи свой чек, раз он тебе так нужен. А мне в этом (вновь последовало едкое скабрезное словечко) магазине ничего не нужно. Ноги моей здесь больше не будет. Никогда! – С этими словами нервный молодой человек устремился к выходу, а после попытки охранника ухватить его за край мешковатого пиджака как-то особенно ловко, что поразило Настю, вывернулся и ударил охранника в лицо. Магазинного стража этот удар, нанесенный, по всей видимости, с мастерской точностью, уложил на пол. Откуда-то из недр подсобных помещений спешили на помощь своему боевому товарищу «восьмой» и «четвертый», но молодой человек их появления дожидаться не стал и удалился в английской манере – молниеносно и не попрощавшись. Настя переступила через злополучный окорок и торопливо покинула поле боя, справедливо рассудив, что оставаться в магазине и еще, чего доброго, стать вписанной в милицейский протокол свидетельницей ей вовсе ни к чему.
Нахала и след простыл. Должно быть, сел в свой автомобиль и уехал. А может, и убежал, осознав, что всегда лучше спринтерский забег, чем уголовная ответственность за нанесение телесных повреждений. Настя, подумав, как странно иногда может закончиться обычное посещение магазина, пошла к своей машине. Один из тех здоровенных автомобилей, что прежде стискивали ее «букашку», все еще оставался в
