прежней позиции, место другого пока никем не было занято. Полученного в магазине адреналина с лихвой хватило, чтобы перестать задумываться о возможной слежке. Разумеется, все это ерунда, нет никаких соглядатаев, ситуация всего лишь такова, какой она ее видит, и никаких сюрпризов, никакого тайного подпола-ловушки с секретной пружиной никто для нее не готовит.
Настя села в автомобиль, включила зажигание, и тут же, на ее глазах, недавняя сцена в магазине получила стремительнейшее продолжение: из дверей гастронома высыпали несколько человек в одинаковой униформе, и в их числе тот, пострадавший, с распухшим, в запекшейся крови носом. Все они были полны охотничьего азарта и напоминали стаю четвероногих – собак ли, волков? – неважно. Загонщиков, с чьих клыков смачно стекает пена в предчувствии скорого вкуса теплой плоти обреченной, обложенной ими жертвы. Конечно же, они искали того оказавшегося в глупейшем и вместе с тем двусмысленном положении молодого человека. Насте неожиданно стало жалко парня, стоило лишь представить, с каким приложением души эти люди в униформе отделают его и, возможно, изувечат. И предположение, увы, оказалось небеспочвенным. Загонщики, что четвероногие, что мало отличающиеся от них двуногие, способнее всех в охоте и берут след зачастую мгновенно. Испарившийся для Насти молодой человек, как оказалось, отсиживался за оставшимся на обочине внедорожником и при этом трясся, как заяц. Ему не свойственна была драчливость, и лишь чувство собственного достоинства сыграло с ним свою вечную шутку, позволив кулаку вылететь наперед здравой мысли. Теперь же ничего, кроме мыслей, притом исключительно о дальнейшей своей участи, молодой человек не имел и спрятался неподалеку от места собственного преступления еще и по той причине, что на бегу, когда надеялся уже на верное спасение, крайне неудачно подвернул ногу и оказался в западне. Чужая машина, прикрывшая его своим надежным с виду, а на деле бесполезным корпусом, явилась слабой, призрачной защитой, стеной, одиноко стоящей в чистом поле, за которой его немедленно и обнаружили магазинные стражи, подтвердив свою наблюдательность громогласными мстительными воплями.
Настя увидела, что прямо на нее бегут несколько мужиков с озверелыми перекошенными лицами, догадалась обернуться и тут же заметила нахала, покинувшего свое убежище и пытавшегося теперь бежать, приволакивая ногу. Шансов на спасение у него не было никаких. Участь его была предопределена и незавидна: не менее трех месяцев в больничной палате, в повязках и бинтах, с ногой, подвешенной к хитрому устройству с гирями. Они отделали бы его по высшему разряду, возможно даже, что не в силах остановиться забили бы до смерти. Так бы все непременно и случилось, если бы Настя не приняла одного из тех решений, что принято называть «молниеносными». Впоследствии, размышляя над своим поступком, над его истинными мотивами, она назвала этот случай проявлением «синдрома вдовы», который сама же полушутя и выдумала: «Всякая вдова обязана быть решительной, иначе она так вдовой и останется, а это крайне вредит женскому организму – рядиться в монашку, оставаясь в миру». Итак, она совершила нечто из ряда вон выходящее: стремительно взяв с места, направила крохотный свой автомобильчик прямо на свору этих двуногих борзых и гончих, и они, вопя и огрызаясь, растеряв свою охотничью нацеленность, рассыпались по сторонам, словно апельсины, выпавшие из прорвавшегося вдруг пакета. Прервав таким образом их наступление на несколько спасительных и столь нужных в этой ситуации мгновений, Настя перебросила передачу и резко сдала назад. В душе ее пронзительными голосами орали неизвестные птицы, и их постоянный, нескончаемый коллективный вопль резко оборвался, лишь когда она, поравнявшись со «стремительно ползущим» из-за покалеченной ноги незнакомцем, прокричала ему в открытое окно:
– Садись скорее, они догоняют!
И стало тихо, и воздух загустел, и пласты его с урчанием закачались вокруг, наползая один на другой, образуя вокруг хромого незнакомца и маленькой машинки защитный невидимый купол. Молодой человек, двигаясь, словно во временном разломе, не торопясь, с четкой осознанностью каждого действия, кивнул, страдальчески гримасничая из-за игл, с каждым шагом все глубже вонзающихся в ступню, приблизился к автомобилю спасительницы, ввалился внутрь этого нового мирка и завопил: «Очень быстро, Жакоп!»[20] – явив тем самым любимую всеми женщинами остроту восприятия и насмешливую храбрость, а равно и признаки культурного воспитания, и все это в трех словах. Поблагодарил он ее позже, гораздо позже, уже после того, как Настя, продолжая двигаться назад на предельной скорости, сумела каким-то чудом разминуться с автомобилем, выкатившимся со Сретенки, и, сопровождаемая его пронзительной клаксонной истерикой, исхитрилась как-то развернуться в этом узком, словно игольное ушко, переулке.
– Вот так гораздо лучше, – насмешливо изрек нахальный тип. – Нестись вперед задницей – это сомнительный экстрим.
– Заткнись. – Настя вырулила на Сретенку, проехала один квартал и, вспомнив, что возле Садового наверняка дежурит синяя с белым патрульная колымага, вновь свернула в переулок, уже не такой узкий, как предыдущий, пронеслась сквозь него бильярдным шаром и, оказавшись на забитой машинами Неглинной, перевела дух.
– Оторвались, кажется. Только бы эти, из магазина, номера мои не запомнили. Ведь сообщат, и что мне тогда говорить? Охваченная внезапным порывом жалости, помогла преступнику уйти от справедливого возмездия, так, что ли?
Нахал пожал плечами:
– Не знаю. Все равно никто не поверит – решат, что мы в сговоре и ты страховала меня, когда я воровал из супермаркета носки.
– Что-о?! – Настя непроизвольно отвлеклась от дороги и чуть было не въехала в бампер впереди ползущего автомобиля. – Ты там украл носки? Но зачем?!
– Ну да, украл. У меня хобби такое, воровать из супермаркетов, – признался нахал. – С тех пор как меня вытурили с работы, я таким образом восстанавливаю социальную справедливость. Ты не думай, что я чокнутый, просто как-то не подумал, что на паршивых носках налеплена магнитная полоска и они станут звенеть на выходе.
– А дрался зачем?
– Не люблю холопье племя, – процедил нахал. – Тоже мне выискался пуп земли, фюрер доморощенный. Командовать ему нравится, видите ли. В армии не накомандовался, козлина. Ведь сто процентов либо мент бывший, либо вояка.
Настя прищурилась и несколько по-новому взглянула на оказавшегося в ее машине возмутительного негодяя.
– А ты не холоп? Дворянин, что ли, потомственный? То-то я и смотрю, что самое дворянское это дело – по магазинам тырить. Может, ты и на женщину можешь руку поднять?
Нахал покраснел, надулся и некоторое время не отвечал, видать, собирался с мыслями. Наконец выдал:
– Да ладно тебе. Я на самом деле не воришка. Говорю ж, как с работы поперли, так вот и развлекаюсь.
– Где работал-то? – Настя вдруг поймала себя на мысли, что знает его ответ заранее, и эта мысль совпала с реальным ответом ее невольного попутчика, проиграла с ним дуэтом, будто заранее хорошо отрепетированную баховскую «Шутку», разложенную в нехитрой партитуре для рожка и валторны.
– А вот в таком же примерно магазине, вернее, их много, этих магазинов, целая сеть. Я там занимал очень хорошую должность, – он вздохнул, – и денежную. Но там все берут, понимаешь? Хотя ты, наверное, не представляешь себе, о чем я говорю.
Настя вздрогнула, провела рукой по лбу, словно избавляясь от внезапного наваждения. Справившись с нахлынувшим пронзительным ощущением возврата в прошлое, как могла, спокойно ответила:
– Почему же не знаю? Очень даже хорошо знаю. Небось закупщиком был?
– Ага, – ответил он, – был. Алкоголем занимался. Бизнес-терки, откатики, туда-сюда… А ты откуда знаешь? Из наших, что ли?
– Не совсем. – Настя остановилась на красный сигнал светофора в начале Цветного бульвара, не успев проскочить вперед, чертыхнулась. – Я журналист, – она помедлила, – бывший.
Он просиял:
– Это хорошо, что бывший. А то не люблю я вашего брата дотошного. Лезете везде, повсюду нос суете и…
