История Иудеи обширна, и объем информации о ней не укладывается в сколь-нибудь разумные рамки – так много событий произошло с момента смерти Моисея до того великого года, который изменил отсчет времени на Земле и навсегда обозначил предшествующий ему период как Ветхозаветный, хотя евреи с подобным определением категорически не согласны и по сию пору.
За это время в Иудее минуло две эпохи. Первая пошла от обретения евреями Земли обетованной и смерти Моисея и окончилась разрушением Первого храма. Вторая же началась между Первым и Вторым храмами и завершилась уничтожением Второго храма римлянами. Те обстоятельства, при которых произошло падение Второго храма Иерусалимского, явились для еврейского народа столь роковыми, что спустя девятнадцать с половиной столетий привели к самым ужасным последствиям, в сравнении с которыми сорокалетний марш-бросок по пустыне кажется легкой и увлекательной экскурсией, а последующий после разрушения Второго храма вавилонский плен – лишь пятидневной рабочей неделей.
Благодаря закону, данному Моисеем, евреи превратили свой край в процветающий и долгое время с переменным успехом отражали многочисленные набеги со всех возможных сторон. Обороняться от внешнего врага они не то чтобы не научились, но в конце концов вполне разумно посчитали это нецелесообразным, ибо сказано в каббале, что не сталью достигается господство, но всякой мудростью, втайне от других сохраненной и приумноженной. «Зная, как устроен этот мир, постигнув его законы и осознав свою главную цель, вполне можно жить среди кого угодно, сохраняя веру и самобытность до той поры, когда наступит время открытого выступления и борьбы, время победы» – так учили первосвященники народ Израиля в то время, когда римские легионы без боя овладевали Землей обетованной по условиям соглашения между Римом и Иудеей о защите иудейских земель. Евреев донимали многочисленные внешние враги, и чем погибать от их меча, лучше было попросить защиты у Рима. Это было сделано, и вот первый из прокураторов Иудейских, именем Капоний, принял власть над евреями, осенив Иудею протекторатом римской законности. Одним из первых его распоряжений было лишение Синедриона – собрания первосвященников иудейских – права осуждения на смертную казнь. Помня, какую ценность представляет еврейская кровь, израильтяне долгое время не оказывали сопротивления римлянам, хотя и накапливали против них ярость и злобу. Не проявили они непокорность даже тогда, когда по велению все того же Капония облачение верховного и главнейшего первосвященника иудейского Анны – через множество поколений преемника Моисеева – обрело местом своего постоянного хранения башню Антония в Ерушалаиме. Единственное, что удалось скрыть от римлян, было великое копье Моисея, завещанное им перед смертью по наследству всем первосвященникам иудейским, сколько их будет после него, с наказом вовремя пустить его в дело, как только на то будут указывать определенные, описанные Моисеем самым подробнейшим образом приметы, которым надлежит в этом случае явиться на земле и на небе…
Шел год три тысячи семьсот шестидесятый от сотворения мира. В третий месяц Кислев, когда на небе воцарился Стрелец, солнце, почти совсем охладев к людям, нехотя нагревало воздух – к полудню температура достигала не более десяти градусов тепла. Здесь, посреди Голанских гор, в долинах, где бесчисленные пастбища перемежались кедровыми рощами, виноградниками и прозрачными горными ручьями, в одной из пастушеских деревень тхидов – коренных жителей этих мест – у младшей дочери пастуха Азима родился сын, и старик впервые не смог встать до восхода, чтобы погнать стадо своих коз и овечью отару вверх, к отрогам горы Фермон, где под снежным покровом оставалось еще достаточно травы, застигнутой небывалыми для этих мест снегопадами. Козы с легкостью добывали ее, с головой зарываясь в снег, и после вечерней дойки молоко их было особенным на вкус – душистым и каким-то необыкновенно сладким. Видно было, что весь свой сок трава не успела растратить на пчел, не развеяла по воздуху, наполняя его райскими ароматами и делая жизнь в Голане еще более приятной в дополнение к миру и величавому спокойствию этих мест, не тронутых войнами, что, по доходящим сюда редким слухам, то и дело бушевали внизу, где иудеи, беспокойные соседи тхидов, оборонялись от полчищ врагов, то сдерживая осаду, то, наоборот, переходя в наступление и короткими, но толково спланированными ударами отбивая атаки и обращая противника в бегство. Впрочем, новостями здесь избалованы не были. Столетия сменяли друг друга, а вести о событиях, тревожащих жителей равнин, толком почти не доходили сюда, лишь изредка поступая с каким-нибудь случайным, невесть как забредшим в горы странником и становясь на миг достоянием всеобщей молвы.
По древнему обычаю странника в Голане принимали с тихим гостеприимством. Горцы позволяли ему выпить вина, которое тхиды готовили превосходно, выдерживая виноградный сок в кедровых бочках, сдержанно выслушивали его хмельные рассказы о последних событиях, выражая свои эмоции вежливым покачиванием головы, и предлагали гостю отдохнуть в одной из комнат, которая в каждом доме имелась непременно и лишь для гостя и была предназначена, оставаясь всегда нарядной и чисто убранной. Гостеприимство тхидов распространялось обычно не далее чем на один ночлег, и поутру, когда все мужчины деревни давно уже пасли скот, или охотились, или занимались еще каким-нибудь ремеслом вроде плетения корзин или вырубки камня в каменоломнях горы Фермон, а гость лишь продирал глаза и после вечернего застолья чувствовал себя неважно, оставшиеся в доме женщины молча подносили ему воду для умывания в глиняном кувшине, собирали на стол и поили кислым козьим молоком, на вкус, быть может, и не особенно приятным, но слывущим в этих местах испытанным и наилучшим средством от утренней винной болезни. После процесса излечения и завтрака страннику давали понять, что он может идти своей дорогой или остаться, если пожелает, но в таком случае выполнить некую работу по дому в качестве платы за продолжение своего пребывания. Таким образом, зашедшему на огонек гостю лишь первая ночевка обходилась даром, за все же последующие он должен был отплачивать хозяевам необременительной работой, которой хватало обычно до обеда, после чего можно было делать что угодно, но, разумеется, в границах разумного. Никто не потерпел бы пьяницу или, не ровен час, похотливого пройдоху, решившего положить глаз на молодых девушек и замужних женщин, чьи мужья по обыкновению работали от зари до зари. Такого не в меру ушлого искателя утех сами женщины, бывало, изгоняли из деревни, вооружившись кто палкой, а кто и топором. Всеми этими предметами и вообще всяким оружием тхиды учились владеть сызмальства, невзирая на пол.
Странник, столь не похожий ни на одного из когда-либо виденных Азимом путешественников, направлявшихся обычно из Иудеи, Галилеи или Трахона в Гирканию, Парфию или, наоборот, на северо- запад в Киликию по каким-то своим надобностям, появился на его пороге однажды под вечер, когда начинающее уже было припекать солнце раннего апреля скрылось за горой Фермон и на долину упала обширная предзакатная тень. Вмиг налетел откуда-то порывистый ветер, палка, подпиравшая низкую дверь дома, сама собою упала, хотя укреплена была надежно, и дверь с грохотом хлопнула, да так сильно, что с потолочной балки упало несколько сухих листьев, невесть как там оказавшихся. Азим, ворча себе под нос, встал из-за стола, за которым вся семья собралась для ужина, и пошел исправить сотворенное бродягой- ветром безобразие. Когда же он отворил дверь и принялся искать отлетевшую невесть куда палку, то увидел возле калитки человека, и человек этот несмело помахал ему рукой. Азим угрожающе сдвинул брови и пошел навстречу нежданному гостю узнать, чего тому надобно. Когда их стала разделять только плетеная калитка, тхид-крестьянин вцепился в ее край своими крепкими узловатыми пальцами и пристально, без излишней церемонности, бывшей у горцев не в чести, принялся рассматривать незнакомца.
То был чужак явно не из здешних мест: не с равнины граничащей с Голаном Иудеи и не из более дальних областей Галилеи и Троглодиты. По всему судя, пришел он откуда-то совсем уж издалека. Людей с таким цветом кожи, совершенно лишенной загара, Азиму встречать никогда прежде не доводилось. Кроме того, незнакомец был очень высок, чуть ли не на две головы выше крестьянина, широк в плечах, шея его была толстой и мощной, будто ствол горного кедра, лоб широким, а глаза голубыми. Нос – крупный, прямой, абсолютно без седловины – вырастал, казалось, прямо изо лба. И светлая шевелюра, и под стать ей борода одинаково курчавились, словно у знатного вавилонянина или ассирийца после завивки горячими медными щипцами. Впрочем, одет чужак был совсем обыкновенно и на иудейский манер: в длинный, почти до пят, тканый хитон, в чреслах перехваченный широким кожаным поясом, и сандалии, настолько запыленные и потертые, что можно было предположить в их хозяине путника, прошедшего немало дорог, прежде чем добраться сюда. На плече его висела сильно потрепанная тощая сумка, а вот посох был превосходной работы, из драгоценного африканского черного эбена, и внизу окован железом. Азим озадаченно поскреб свою негустую, с проседью бороду. Решительно непонятно было сословие, к которому принадлежал гость. С
