ему разрешено, а вечером между пастухом и его женой состоялся разговор на тему вечную, как мир:
– Мирра уже взрослая девушка, и многие желали бы взять ее в жены, – осторожно, издалека начала жена пастуха, но столь тонкой дипломатии, как оказалось, вовсе не требовалось, так как Азим, на полуслове прервав ее, сказал, что и сам был бы не против, чтобы этот странник закончил свои странствования здесь, у них в доме, став для Мирры мужем, а для него, Азима, неоценимым подспорьем в хозяйстве.
– Это не просто пара рук! Он силен, да к тому же и благородного происхождения – это сразу бросается в глаза. Да что там говорить, было бы хорошо иметь такого зятя. Вот только Мирру надо бы спросить, по сердцу ли он ей. Тхиды женятся по любви…
– Не говори глупостей! – зашипела на него жена. – О какой еще любви ты здесь говоришь? Нельзя проходить мимо такого счастья, вот что! А с дочерью нашей я уж как-нибудь да договорюсь.
Договорилась! Азим закряхтел, перевернулся на левый бок, лицом к стене. Так бы век и пролежал, не выходя из дома, только бы не испытывать более позора перед охочими до сплетен соседскими кумушками.
Незнакомец прожил у них чуть больше двух недель и все это время исправно ухаживал за Миррой, которая принимала его знаки внимания сперва холодно, потом с застенчивостью, а позже… Теперь уже всем понятно, что цели своей чужак добился и девушку совратил, хотя жена Азима, валяясь у мужа в ногах, голосила, будто бы глаз с парочки не сводила, и когда между ними произошло то, что привело к сегодняшним последствиям, она и предположить не может. Срам, стыд, позор великий! Девчонка забрюхатела, а женишок-то исчез, поминай как звали. Азим помнил, как тот попрощался с ними, причем произошло это во время ужина. Он просто встал, поблагодарил за все добро, которое видел в этом доме, и поклонился. При этом и Азим, и жена его выразили свое удивление, отчасти даже разочарование таким скоропостижным уходом, и лишь Мирра счастливо улыбалась, глядя на незнакомца. Хотя нет, не незнакомца уже. Азим спросил тогда, вернется ли он.
– Вернусь. Я всегда буду неподалеку, – загадочно ответил гость.
– Постой еще хоть немного, – растерянно вымолвил Азим, – вот чудо-то, ты так и не назвался нам. Назови хоть имя свое!
– Гавриэль, так меня зовут – гость взмахнул на прощанье своей исполинской рукой, – до встречи и спасибо за все. Мир дому вашему.
А спустя положенный в таких случаях срок Мирра родила мальчика. Ранее, когда появились первые признаки ее беременности и Азим, теряя голову от горя, потрясал кулаками над головою дочери, вопя и требуя, чтобы она призналась, с кем согрешила, хотя ответ был почти что очевидным, Мирра отмалчивалась. В те моменты, когда вопли отца становились особенно пронзительными и унижали ее достоинство, она или отворачивалась, или молча уходила на свою половину дома. Она всегда была тихой и скромной, но очень гордой. Настоящий образчик горского воспитания.
Сейчас, когда скрыть что-либо от людей не представлялось возможным, Азим совершенно потерял всякий интерес к жизни, причем до такой степени, что готов был вот так и лежать в ожидании, когда придет за ним смерть. Его жена с повивальной бабкой и еще двумя женщинами были вместе с роженицей, принимали роды, хлопотали, оберегая великое таинство новой жизни, и в том преуспели. Роды прошли столь легко, что Мирра ни разу не вскрикнула и все время находилась в полном сознании, большими и прекрасными глазами своими наблюдая за действиями окружавших ее женщин. Ее мальчик оказался чудесным! Он лежал у нее на животе и беззвучно разевал ротик – делал первые глотки земного воздуха. Потом вдруг что-то ему не понравилось, он заплакал, и Мирра, услышав его голос, почувствовала, как купается в счастье ее сердце, как ликует душа. Лишь она одна из всех населяющих землю людей знала, кем суждено было стать ее ребенку, и сейчас в мыслях своих благодарила Предвечного за то, что из всех земных женщин он выбрал ее, именно ее, дочь пастуха Мирру из горного тхидского селения на Голане.
Азим тоже услышал крик новорожденного, и сердце его переполнилось гневом, дыхание участилось, а взгляд сделался ожесточенным и решительным. Полный самых дурных намерений, он сделал попытку вскочить со своего ложа и ринуться на этот крик, но вместо этого сам чуть не завопил от испуга, увидев великана Гавриэля, невесть как проникшего в дом. Он стоял, прислонившись к стене, головой подпирая потолок, и казался даже еще выше, чем при первом их знакомстве.
– Ты, – прохрипел Азим, – ты, коварный блудник! Пришел потешаться над нами?! Мало тебе того позора, что ты обрюхатил мою доверчивую, как никудышная овца, дочь, так ты еще и заявился поглазеть на дело рук своих?! На ублюдка, которого она произвела на свет, зачав от тебя во грехе, в безбрачии?!
– Молчи, неразумный старик, – голос гиганта был по-прежнему звонок, точно горный ручей, но сейчас вместо прежней теплоты в нем чувствовался утренний иней: скажешь поперек слово и замерзнешь так, что не отогреешься. – Молчи, ибо не знаешь ты промысла Божьего. Дочь твоя Мирра родила искупителя всех грехов людских, и не от смертного она зачала во чреве своем.
– Кто же ты такой? – Азим вдруг ясно увидел, как от этого огромного человека начинает волнами исходить теплый лучистый свет. Свет этот согрел пастуха, пронизав его насквозь, свет изменил ход его мыслей, свет заставил его пасть перед Гавриэлем на колени в молитвенном экстазе.
– Я сказал, что всегда буду где-то неподалеку. Этот ребенок под моей защитой до той поры, пока он не узнает своего пути. Тебе же, пастух, надлежит, не мешкая ни минуты, снарядить телегу и ночью, усадив на нее мать и дитя, тайно вывезти их в Иудею, а оттуда, без остановки, доставить до самого Арбелаха, столицы Галилейской. Там найдешь ты дом Гиркана-плотника и у него оставишь дочь свою и ее ребенка. Сам же вернешься без промедления назад и никому никогда не станешь рассказывать, куда исчезла Мирра. Скажешь, если спросят тебя, что выгнал дочь из дому. Твой мир таков, что люди охотней воздадут почести отцу, изгнавшему собственную дочь, чем примирятся с рождением ребенка, случившимся без брака. Понял ты меня или тебе обязательно нужно явить какое-нибудь чудо из тех, которые вы так любите придумывать?
Азим затряс головой. Да, да, конечно же, он все сделает так, как ему наказано. Он запряжет телегу, а жену заставит всем сказать, что ушел пасти коз. Вместо себя это дело он поручит старшим сыновьям, они уже совсем взрослые и без труда справятся. Никто ничего и не заподозрит.
Той же ночью Мирра с младенцем навсегда покинули родной дом и спустились в долину. Оказавшись на землях Израиля, они в два дня проделали путь из Иудеи в соседнюю Галилею, где, как и было указано Гавриэлем, в городе Арбелахе Азим без труда отыскал дом Гиркана Хариди – плотника. Возле ворот этого дома он оставил дочь свою с новорожденным на руках, а сам без промедления тронулся в обратный путь. Мирра постучалась, и ее впустили, а Азим вернулся домой и с тех пор не раскрывал более рта: то ли сделался немым, то ли вовсе не хотел ни с кем разговаривать, дав некий обет, – это никому не ведомо. Во всяком случае, он ничего не стал отвечать на расспросы какого-то старика с седой бородой, одетого в лохмотья, когда будто бы случайно они встретились на горной тропе. Старик проводил пастуха долгим хмурым взглядом. Азим поднимался, ведя коз и овец к очередному пастбищу, а старик заспешил вниз, и никого и ничего не осталось более на горной тропе. Чистой была она, ведь на камнях не бывает видно следов.
Порог каббалы
Утро в доме Горшкова начиналось рано. Еще и рассвет не вступил толком в свои права, как все в доме ожило, где-то басовито ударил колокол, на мгновение послышался звук, напоминающий рев многотысячной толпы на футбольном мачте, словно кто-то на мгновение отворил непроницаемую для звука дверь, а потом вновь плотно прикрыл ее.
Стол был накрыт прямо во дворе, под навесом с надписью «Макдоналдс». Откуда здесь взялся этот навес, ни у Ромы, ни у Насти не было даже версий. В конце концов, факт наличия навеса с рекламой набившего оскомину бренда не шел ни в какое сравнение с тем, кто под этим навесом сидел. Это был
