вечерам они вместе возвращались домой в компании молодого и дурного осла, которого они, впрочем, любили, прощая ему его упрямство, отчего животное наглело без всякой меры. Посмотреть со стороны, так ничего особенного – обыкновенная семья мастерового с достатком пусть и невеликим, но честным. Гиркан спины никогда и ни перед кем не сгибал, считался человеком уважаемым, потому как мастером слыл отменным и в заказах недостатка не испытывал. Явная, видимая всем сторона его жизни ни у кого из соседей не вызывала пустых толкований или, не дай бог, подозрений в чем-то таком, что у всех добрых мирян вызывает отторжение, ярость и желание устроить белой вороне побивание камнями. В тайной же, ото всех тщательно скрытой части своего бытия Гиркан был ессеем[21] – членом одной из древнейших сект, проникшей в Иудею много веков назад, еще во время великого египетского исхода, и ныне здесь, в Иудее, запрещенной Синедрионом под угрозой смертельной расправы.
Однажды Гиркан приютил девушку из дальней горной деревни и ее ребенка, сделав Мирру своей законной женой, а сыну ее став законным отцом. Соседям он доходчиво и правдоподобно объяснил, что жена долгое время не могла переехать в его дом из-за болезни своего отца, за которым ухаживала, а теперь вот он поправился и семья Гиркана наконец собралась вместе. Такое объяснение пришлось как будто всем по вкусу, а к Мирре относились с уважением: во-первых, жена знаменитого мастера, человека набожного и скромного, во-вторых, заботливая дочь, не оставившая отца помирать в одиночестве.
– Уж так вышло, – рассказывал Гиркан любопытным, – что познакомились мы, когда я ездил в Голан за строевым лесом. Тогда же сыграли и свадьбу, я уже было собирался забрать молодую жену, да вот беда – отец у нее занемог. Теперь-то уж он, слава богу, выздоровел. А как могло быть иначе? Это мы здесь, на равнине, хилые, оттого что мало двигаемся, а все больше сплетни друг о друге разносим. Небось вы слышали про этих горцев? Они живут дольше всех и здоровьем отличаются отменным.
Ребенку шел уже восьмой месяц, а Мирра все отказывалась дать ему имя.
– Мне было сказано, что он сам выберет себе имя, – обычно отвечала она мужу, и тот лишь пожимал плечами, соглашался. В конце концов, она мать ребенка, который, по ессейскому поверью, должен стать их предводителем и основателем Страны Ессеев. Вера в его рождение жила со стародавних времен, когда ессеи еще служили при дворе египетских фараонов. По преданию, одному из предстоятелей ессейских прямо в руки упала с неба птица, из которой тот велел изготовить чучело. Однако, когда птицу стали было потрошить, она внезапно ожила и человеческим голосом принялась пророчествовать о рождении великого ребенка, но имени его, сколько ее ни просили, так и не назвала, улетела – только ее и видели. Свидетелей тому было около десятка человек, и с тех самых пор вот уже полторы тысячи лет ждали ессеи чудесного воплощения слов небесной птицы.
– Все же ты должна как-то назвать мальчика, дай ему хотя бы прозвище! – Гиркан стянул через голову свой пропахший потом и опилками хитон, Мирра наклонила кувшин, и плотник, фыркая пуще для фасона, стал энергично мыть руки и шею под струей нагревшейся за день воды. – В конце концов, что с того, что мы с тобой как-нибудь будем называть его между нами, просто для легкости?
– Хорошо. – Мирра не хотела возражать мужу, видя, что тот начинает раздражаться. – Какое же прозвище ты для него предлагаешь?
– Шуки. Как считаешь, подходит? Пойми, ведь это и мой сын, я не считаю его неродным.
Не успела Мирра и рта открыть, как ее восьмимесячный, до того в своей маленькой жизни не сказавший ни единого слова малыш, прежде мирно спавший в своей корзине, вдруг подал голос, залепетал что-то едва различимое. Мирра бросила лить воду, отставила кувшин, бросилась к сыну и с неповторимой материнской нежной грацией взяла его на руки:
– Что ты, солнышко? Что такое? Сейчас мама будет кормить тебя. Гиркан, посмотри-ка, как он разошелся! Не пойму, что он лопочет.
Гиркан медленно подошел, взглянул на ребенка, прислушался:
– Похоже, что пророчество в точности начинает сбываться, хвала Предвечному! Ты только послушай! Ведь он как будто очень доволен чем-то, и мне кажется, я знаю тому причину! Эй, Шуки! Шуки-и-и! Ну вот. Видишь?
Ребенок улыбался, лепетал что-то и вдруг совершенно отчетливо следом за отчимом повторил: «Шуки». Мирра от удивления замерла. Стояла, хлопая глазами, утратив на время дар речи. Наконец вымолвила:
– Послушай-ка, да ведь он произнес имя, которым ты его назвал. Ты слышал?
Гиркан только рукой махнул, проворчал шутливо:
– Всегда я говорил, что все нужно делать самому, не полагаясь на женщин. Дай тебе волю, он еще долго оставался бы безымянным. Значит, Шуки, Йегошуа, что значит «Идущий за Моисеем». Почему бы и нет? Моисей спас и иудеев, и нас, ессеев, из египетского плена, а маленький Шуки, когда вырастет, спасет теперь одних только ессеев, сделав их величайшим народом на земле!
Мирра лишь загадочно улыбнулась, но ничего Гиркану-плотнику, своему мужу и охранителю, отвечать не стала. Она-то знала правду, ведь не зря Гавриэль так долго наставлял ее там, в горах, обучая и показывая будущее, уготованное ее сыну тем, чье имя находится под величайшим запретом в Иудее и известно лишь избранным в Синедрион мудрецам.
Так с той поры и повелось: Шуки да Шуки. Выходило, что мальчик сам выбрал себе имя, однажды его услышав. Под этим именем в возрасте пяти с половиной лет он был принят в ученики бывшего первосвященника Кадиша, давно отлученного от Синедриона из-за каких-то внутренних дряз и благодаря этому избежавшего смерти во время казни множества иудейских мудрецов Иродом Великим лет за сорок до рождения Шуки. То был высокий, крепкий, уже пожилой человек с длиннейшей бородой, которую он никогда не стриг и частенько, особенно находясь в гневе, норовил вырвать из нее клок-другой волос. Глаза у него были огромными, черными и горели молодым огнем, знанием и жизненной силой. Нос сильно выдавался вперед и походил на девичий острый локоток. На голове, как и положено всякому первосвященнику, хотя бы и отлученному от Синедриона, Кадиш постоянно носил замысловатой формы шапку, имевшую некоторое сходство с тюрбаном. Нрав у него был крутой и даже скверный. К нынешнему ослабленному и лишенному большинства полномочий Синедриону старик относился с нескрываемым презрением, ворчал, что после разгрома, Иродом учиненного, превратился Синедрион в толпу пустых балаболов, которые нынче только и знают, что высокомерно льют друг на друга холодное презрение, увязнув в мздоимстве и мелких интригах с целью получения персональных милостей от Рима, как преданная собака, сидя у стола, вожделеет хозяйской подачки.
– Ничего, кроме собственной власти и туго набитой мошны, этих болванов не волнует, – ворчал старый Кадиш и наставлял своих учеников в чистой вере Моисеевой: «Учите Тору, лишь в ней ответы на все вопросы, лишь благодаря Торе человек может достигнуть наивысшей степени просветления и подготовить свою душу для перехода в высший мир Адам Кадмон».
Учеников Кадиш набирал по собственному разумению и желания родительские в грош не ставил. Говорил, что видит, кого брать, а кому у него делать нечего.
– Знаю, в ком из детей ваших есть сейчас уже видное мне зерно бины-мудрости. Оно в человеке с рождения или есть, или нет его вовсе, – говаривал старый Кадиш и без дальнейших церемоний давал от ворот поворот отпрыскам знатнейших фамилий, которых присылали к нему из всех земель израильских. Увидав же Шуки, старик встал, подошел к мальчику и поднял его на руках. Шуки засмеялся: «Пустите, раби, мне щекотно», а Кадиш, вернув его на землю, молвил: «Это дитя при рождении Господь погладил рукой по голове. Вот так. – И, наклонившись к Йегошуа, провел ладонью по его волосам. – В мальчике вашем мудрость живет с первых дней земной жизни. Лицом он юн и свеж, а душою старее, чем самый старый старик во всем Израиле. Приводите его ко мне во всякий день, включая субботу, я его научу всему, что знаю сам, и не возьму с вас за это никакой платы».
Жил мудрец в большом квадратном доме с прекрасным внутренним двориком, где росли апельсиновые и лимонные деревья и, казалось, ненасытно тянулись к солнцу стройные кипарисы. Во дворе была устроена широкая мощеная площадка, укрытая навесом. Здесь старый учитель разговаривал со своими учениками, помогая им постигать тончайшие звуки Вселенной, которые не дано услышать обычному человеку вовсе не оттого, что он этого сделать не может, а просто не хочется ему их слышать.
Так маленький Шуки стал самым юным учеником старого Кадиша, без сомнения, великого мудреца и
