Тогда ко мне приближается Анна. Она смотрит печально и ласково, берёт птицу из рук и поднимает к серебряной нити.
— Так! — говорит Тарвальд. — Умница! Ещё немного, и ты научишься понимать молчание.
— Анна, — бормочу я, — Анна…
— Итак, — Тарвальд поднимает руки, — приготовились!
Птицы встрепенулись, коротко зачирикали, переговариваясь, но вот замерли, вытянув шейки и глядя во все глаза на учителя. А тот словно застыл с поднятыми руками. Ещё мгновение, и руки его всколыхнулись плавно…
Я словно бы слышал музыку. Голова тяжела. Что мне привиделось? Должно быть, от душного воздуха и бессонной ночи я просто впал в забытьё. Вокруг темно, но мне кажется, что там впереди темнота не слишком черна. Нужно идти. Я встал и пошёл, держась рукою за стену.
Но вот и вправду я вижу свет, я слышу чьё-то тяжёлое дыхание, стоны. Осторожно ступая, я приблизился к освещённому месту. Тут нечто вроде колодца, довольно глубокого. Сверху заглядывает зелень, света достаточно, я вижу, что на земле кто-то лежит.
Я тронул рукоять пистолета, но затем понял, что лежащий совсем беспомощен. Я опустился на колени.
Это была женщина с измождённым лицом, седыми волосами. Она стонала. Я собрал на ладонь воды, стекающей по стене, и смочил ей лоб и щёки. Она открыла глаза и посмотрела на меня внимательно.
— Опять пришли, — пробормотала она.
— Кто вы? — спросил я. — Как здесь оказались?
— Снова мучить? — спросила она.
— Я хочу вам помочь, — сказал я.
— Я невиновна, — прошептала она.
И тут я узнал бедную Ма́ри, ту самую Мари, которой дал прошлым летом горсть серебряных монет. Но, видно, не слишком помог я бедняжке, через неделю её схватили по обвинению в колдовстве и осудили на вечное заточение.
— Мари, — сказал я, — узнаёшь ли меня?
— Да, — прошептала она, — это ты, Томас.
И я ответил:
— Нет, я не Томас.
— Томас, — пробормотала она, — меня бросили в ад.
Я глянул вверх на отверстие колодца. Если Мари просто бросили, она непременно получила увечья. Я осторожно провёл рукой по её телу.
— О! — простонала она. — Жгут на костре.
— Тебе больно, Мари?
— Жгут и душат…
И я увидел, что кости её перебиты, всё платье было в крови. Лоб мой похолодел.
— Томас… — сказала она, — там в башне мой амулет. Я не успела взять. Они пришли и схватили, а другую оставили в башне.
— О какой башне ты говоришь, Мари?
— Белая, белая… И они пришли, чтоб её заточить, а меня бросили в ад. Принеси амулет, Томас.
— Хорошо, Мари, — сказал я, — принесу.
— Там стена и Святая Магдалена, а за ней темно. Я положила амулет на железный ящик.
— Надо выбраться отсюда, Мари, — сказал я.
Вдруг она привстала, порывисто дёрнулась телом.
— Проклятый, — сказала она. — Проклятый рыцарь. Томас, отомсти рыцарю.
— Отомщу, — сказал я. — Как его имя?
— Гуго.
— Трампедах? — спросил я.
Но она упала без сил.
Как же отсюда выбраться? Я стал осматривать стенки колодца. Чуть выше моего роста там и сям торчали корневища деревьев. Ловкости мне не занимать, но как вытащить Мари?
Я схватился за корни, но они оборвались. Тогда я вынул кинжал и стал резать выступы. По ним я добрался до более толстых корней и ещё через несколько минут оказался наверху в зарослях вереска.
Тут я нарезал жердей и стал ладить нечто вроде носилок, а потом и лестницу. На это ушло два часа. Время от времени я заглядывал в провал и слышал тихие стоны Мари.
Старания мои оказались напрасны. Когда я спустился вниз, Мари уже умерла. Я выкопал нишу в стенке колодца и оставил навеки там бедную Мари.
В город я добрался почти без сил.
Я долго спал, а потом что-то толкнуло меня, и, быстро поднявшись, я бесшумно выбрался на лестницу. Отчего-то мне показалось, что Трампедах не спит. Так и есть. Он сидел в каминном зале и что-то писал. Иногда он поднимал голову и долго смотрел в стену, а потом снова писал. Наконец он встал, закрыл тетрадь и отодвинул один изразец над камином. Открылся тайник. Трампедах спрятал тетрадь и ушёл, тихо ступая. Всё это я видел, притаившись на верхней лестнице.
Убедившись, что в доме всё стихло, я тотчас нашёл изразец и, зная секреты таких тайников, легко его отодвинул. Здесь лежала коричневая сафьяновая тетрадь, и, пораздумав, я решил познакомиться с ней в своей комнате. Вряд ли до утра она понадобится Трампедаху.
Бумага добротная, голландская, и пишет Трампедах разборчиво.
«Я, Гуго Трампедах, рыцарь, поведаю о своей многотрудной жизни, в особенности же о нынешних днях её, когда некому доверить мне мыслей, кроме как свече, перу да бумаге, переплетённой в сафьян по просьбе моей мастером Тунземаном».
Что ж, вполне торжественное начало.
«Род Трампедахов идёт от славной линии рыцаря Крозе, огнём и мечом воевавшего вместе с Рорбахом сии варварские земли много столетий назад. И владело семейство Трампедахов доброй частью дорпатских земель, пока не пришли в упадок дела Ливонского ордена, пока не дрогнул меч в руке рыцаря и воители с разных сторон не прибежали в поисках добычи, а то и так, просто по дикости желая всё разрушать и предавать сожжению. Дед мой, Родерик Трампедах, пал на войне с московитами, отец же, Трампедах Готфрид, умер от рубленой раны в схватке со шведами. И благословен был этот край, пока властвовала рука рыцаря, ныне же, в год 1625-й после рождества Христова, пришло всё вокруг в запустение, и не знаешь, какой будет завтра день, откуда станут палить пушки и с кем нужно биться, чтоб сохранить покой».
Я перелистал несколько страниц, ища то, что мне нужно. Вот!
«…и любил её, как дочь, всегда баловал, дарил украшения, одежду давал не простую, а добротную, так что на улицах принимали её за богатую горожанку, и, видно, в том допустил ошибку, поскольку излишним пользовалась она вниманием, от чего происходили разные нехорошие вещи, а я пришёл к заключению, что не простую девушку приблизил к себе, как мыслил раньше…»
Так. Так. И всё это об Анне.
«Я уже знал, что все они возжелали Анну. Сначала покусился на неё начальник гарнизона Ла Тробе, но я намекнул ему, что, может, и вправду Анна мне дочь, и Ла Тробе поверил, ведь в городе нашем случалось такое, и незаконнорождённые жили в домах под видом служанок. А потом безумный поляк, юнец, вообразил себе, что хочет взять Анну в жёны, и целыми днями сидел в моём доме, дожидаясь, когда она принесёт еду. А тут ещё обручённый с ней юноша вернулся из обучения в Германии с подаренным клавесином и сразу стал говорить об Анне и добиваться свидания с ней, но я сразу принял свои меры, ибо знал о его жизни много нелепого, будто пользовался он вниманием высоких особ и одной графини, так отчего ж ему добиваться Анны, коль, смутив её, он вернётся к своей графине, которая, сказывали, весьма богата, красива и молода. А что до Анны, так я стал понимать, что многим жителям города нету другого дела, как глазеть на неё, куда бы ни шла, ходить за ней толпами и поодиночке, забросив всякое ремесло,
