вполовину. Вообще Большой зал не поражает величием, он даже несколько маловат, только старое оружие да щиты по стенам придают ему немного нарядности.
Клавесин Фробелиуса стоит на возвышении в конце зала, вокруг расставлены грубые лавки и неуклюжие стулья. Пока я брожу да прислушиваюсь к разговорам.
— Всякий рыцарь изменник, — говорит офицер. — Бьюсь об заклад, как только приблизится швед, они воткнут нам копьё в спину.
— Пожечь и порубить, — мрачно соглашается его товарищ.
— Я бы предпочёл стоять в союзе со шведом, чем с этим проклятым рыцарем.
— Ни одной хорошенькой, чёрт побери. Какая скука!
— Хорошенькая есть, панове. Туда смотрите.
— Э, да она в маске.
— Бьюсь об заклад, хорошенькая!
— Стать неплоха, пожалуй.
— Пойдём рассмотрим.
Шляхтичи направляются в угол и обступают горожанку в маске. Та прижимается к стене, пытается выскользнуть из окружения, но поляки не пускают её.
Я подошёл к офицерам.
— Панове, в Варшаве принято уважать женщин.
Поляки в изумлении смотрят на меня.
Хоть я и говорю по-польски, они чувствуют во мне чужака, и один офицер кладёт руку на эфес сабли.
— Что вам нужно, ясновельможный пан?
— Мне кажется, в Варшаве принято уважать женщин, или я ошибаюсь, панове?
— Прежде всего там принято не путаться в чужие дела, — развязно говорит офицер.
— Вполне согласен, — ответил я.
— А если согласны, — шляхтич слегка толкает меня в грудь, — отойдите отсюда, милейший.
— Вместе с этой дамой, — сказал я. — Вместе с ней я охотно отойду.
Усы поляка начинают топорщиться.
— Эй, Мацек, — говорит он товарищу, — кажется, этот пан хочет ссоры.
— Да поверьте, я не хочу никакой ссоры, панове. Просто мне хочется взять под руку эту даму и отвести на место, сейчас начнётся концерт.
— Если вы так настойчивы… — угрожающе начинает поляк, но в это время в зале произошло движение. На возвышение поднялся Фробелиус, и нам пришлось замолчать, но поляк успел бросить сквозь зубы: — Дело ещё не закончено, пан…
Фробелиус сел за клавесин, расселись вокруг и гости. Какая-то дама картинно обмахивалась веером, хотя в зале было довольно прохладно. Что ж, веер только-только дошёл сюда из Мадрида.
Бургомистр сказал несколько слов о музыкальном даровании Фробелиуса, при этом он нещадно путал слова, клавикорд назвал клавиром, а импровизации, которые собирался играть Фробелиус, «свободными музыками, не обременёнными ключами и нотным порядком» — витиеватое, но бессмысленное изречение.
Фробелиус положил руки на клавиатуру и заиграл. Да, это была импровизация, и вдохновенная. Мелодия светла и печальна одновременно. Притихли поляки, рыцари угрюмо смотрели в пол, в зале повеяло чем-то нездешним, особенно прекрасным в сравнении с унылой жизнью несчастного города.
Я повёл взглядом по лицам сидящих. Вот мой Кавалек, музыка словно поразила его. С полуоткрытым ртом он вбирает стеклянные переборы, никак не похожие на звон шпор и лязг сабель, милых его отважному сердцу.
Лица Трампедаха не вижу, только его спину, чуть сгорбленную, красиво обрамлённую отложным воротником. А вот, кажется, та дама, которую я защитил от приставаний поляков. Ей, видимо, не нашлось места, она стояла у стены, приложив руки к груди. Свет падал на неё так, что в прорезях маски я видел сверкание глаз… Я вгляделся пристальнее и вздрогнул. Анна!.. Ведь это она. Или я ошибаюсь? Как удалось ей попасть на концерт Фробелиуса?..
Музыкант раскланивается, принимая комплименты. После долгой игры лицо его бледно, но вдохновенно. Один шляхтич приложил руку к груди и заявил:
— Всё равно как я побывал в Варшаве, пан!
— Вы играли лучше, чем в Гейдельберге, — сказал я. — Позвольте вам принести благодарность за полученное удовольствие.
— Захвалили мальчишку, — пробормотал кто-то за моей спиной.
Фробелиус вздрогнул.
Я обернулся, сзади стоял старик, небрежно, но картинно одетый. На нем был потёртый бархатный камзол, фиолетовые чулки, на шее болтался большой, во все стороны торчащий галстук.
— И помни, сынок, — сказал он, — слушать надо не клавишу, а… — Старик указал пальцем в небо, потом пробурчал ещё что-то и отошёл.
Фробелиус стоял с растерянным видом.
— Кто это? — спросил я.
— Сам учитель, — пробормотал Фробелиус, — господин Тарвальд.
— Господин Тарвальд? — переспросил я.
— Сам учитель… — повторил Фробелиус. — Он недоволен.
— Но вы играли прекрасно.
— Учитель знает, что говорит, — сказал Фробелиус. — Он прав, я играл нынче плохо.
Лицо его стало задумчивым, глаза рассеянно блуждали по залу, словно Фробелиус кого-то искал.
— Позвольте мне быть навязчивым и пригласить вас на ужин, — сказал я.
— Как же вы очутились в Дерпте? — Он посмотрел на меня всё тем же рассеянным взглядом.
— Путешествую, — ответил я. — И прошу прощения, что не представился вам сразу. Я путешествую инкогнито.
— Так вы путешественник? — Лицо его несколько оживилось. — Меня зовут Эдвард Фробелиус. Я тоже в некотором роде путешественник, жизнь ещё не прибила мою лодку к берегу.
…Мы сидели за бутылкой мозельского в отдельной комнате харчевни Меклера. Я словно знакомого встретил, да он и был мне знаком: не часто, блуждая по странам, встретишь одного и того же человека.
Эдвард Фробелиус хорошо говорит по-французски, достаточно образован, а кроме того, мягок и обходителен в беседе. В его лице есть что-то немного детское, возможно, более явное оттого, что он не носит усов, как большинство в наше время.
— Зачем вы вернулись в Дерпт? — спросил я. — Жизнь тут скудна, а через месяц начнётся осада. Прячьте свой замечательный клавесин.
Фробелиус только вздохнул.
— Кстати, кто этот Тарвальд? Вы словно цените его мнение. Неужто в Дерпте есть лица, способные сравниться с вами в музыкальных познаниях?
— С учителем не сравнится никто! — воскликнул Фробелиус. — Это он распознал во мне способности.
— Он давал вам уроки?
— Учитель не даёт уроки, он направляет. Он путешествует, разыскивая по свету гармонию.
— Чтобы искать гармонию, не обязательно путешествовать, — сказал я. — А потом, о какой гармонии вы говорите?
— Учитель не станет жить на одном месте, — продолжал Фробелиус. — Иногда он спит в лесу, иногда во дворце, он ищет гармонию.
— Любопытный человек.
