невозможным. Но и передвигать пожилую женщину как неодушевленный предмет было бы невежливо. И Федя решил попробовать протиснуться.
– Прижимается, смотрите, прижимается, – с восторгом закричала тетка. – Ой, что будет, что будет!
– Я не прижимаюсь, я просто хочу пройти, мне очень надо, – обиделся Федя.
– Ой, мамка родная, разговаривает! – восторженно завизжала вахтерша. – Страхолюдина разговаривает!
Федя хотел было объяснить вахтерше, что он вовсе не страхолюдина, что разговаривать он умеет с детства, что нельзя воспринимать человека только по его внешности, но побоялся, что на это уйдет слишком много времени. Поэтому он сделал последний отчаянный рывок, протолкнулся сам, протолкнул своим телом вахтершу и бросился к выходу на стадион. Но вахтерша оказалась не единственной помехой на пути к преданной женщине. Вторым снарядом на полосе препятствий было простое оцинкованное ведро с совершенно непрозрачной грязной водой.
Можно долго спорить, повезло Ганге или нет с размером ноги. Если бы ступня у него была среднестатистической длины, то все могло бы закончиться либо простым утоплением ноги в ведре с водой; либо заклиниванием Фединой ноги в этом самом ведре и дальнейшем его следовании по своим делам с ведром на ноге; либо опять же заклиниванием ноги в ведре и сменой вертикального положения на горизонтальное; либо еще какой-нибудь совершенно непредсказуемой и нелогичной ситуацией.
К сожалению, нога Ганги была просто очень нестандартная. По крайней мере, редкая нога сможет не провалиться в ведро, а уместиться на его краях. А Федя не успел это ведро вовремя заметить. Как машина, балансирующая на краю пропасти, стоял Ганга на ведре. Вторую, свободную ногу, он вытянул назад наподобие ласточки, руки раскинул в стороны, как парящий альбатрос над бушующим холодным морем. Самым главным для него в этой ситуации было не нарушить зыбкого равновесия. А не нарушить его было более чем сложно.
Перед глазами Феди непонятно почему начала проплывать вся его жизнь. Без подробностей, правда, но зато в красках. Вот его еще светлое при рождении тельце лежит на громадной ладони папы Мамаду. Папа улюлюкает ему что-то по ням-амнимски, язык папы быстро-быстро бьется между губами, и маленькому Феде очень хочется поймать этот язык, но он еще не умеет контролировать свои движения, да и вообще, как всем порядочным младенцам, все видится ему вверх ногами, и от этого возникает путаница и несоответствие между желаниями и возможностями.
За папиной ладонью и языком поплыли папины глаза – немного навыкате, с желтоватыми от хронической малярии белками. Федя попытался пристальнее всмотреться в эти глаза, но с ними вдруг произошла метаморфоза: глубокий черный цвет радужки стал светло-серым, разрез слегка вытянулся, реснички стали светлыми и короткими.
– Папа? – удивился Федя и на какое-то мгновение перестал балансировать.
Это мгновение и оказалось роковым, или судьбоносным – как кому нравится. Проплывание жизни перед глазами закончилось, ведро под ногой юноши метнулось в сторону, и он стал красиво падать навстречу этим серым глазам.
Но упасть в этот день ему было не суждено. Тонкие, но необычайно сильные руки на лету подхватили его, и серые глаза оказались в опасной близости от темных, как кожа сенегальца, глаз Феди.
– Отпустите меня, пожалуйста, – попросил он, сам не желая того.
– Сейчас, только от лужи подальше отнесу, а то наследите, – пообещала обладательница серых глаз.
Девушка, судя по всему, обладала недюжинной силой, хотя на первый взгляд была даже хрупкой. Федя приблизился к ней почти вплотную, и своей ладошкой построил мостик от ее головы к своей.
– Два метра есть? – с надеждой спросил он.
– Трех сантиметров не хватает, – покраснела девушка.
– Плохо. Но с каблуками сойдет, – резюмировал Федя и на шаг отступил от девушки. И только тут заметил, до чего она хороша.
Ничего броского или вульгарного не было в ее облике. Пепельные волосы можно назвать непослушными и даже сивыми, нос для придирчивого человека был чересчур длинноват, уши великоваты, а грудь плосковата. Но непридирчивый человек, каким и являлся Федор Мамадумович Ганга, видел в ней не только внешнюю смазливость, а внутреннюю красоту, которая и отличает самоотверженную и преданную русскую женщину.
– Вы ангел? – прошептал Федя.
– Я уборщица, – не стал признаваться ангел. – А зовут меня Вилка. А вас?
С девушкой повезло не только Феде. Уже к вечеру все обитатели комнаты номер тринадцать нашли себе достойную замену. Нельзя сказать, чтобы замена блистала неземной красотой или нечеловеческим обаянием, но разве можно требовать от молодых и неопытных курсантов того, чтобы они в течение суток смогли найти и убедить умных, красивых, преданных и похожих на них как две капли воды девушек заменить их на боевом посту?
Приятельницы Утконесовых, Аня и Таня, как это ни странно, не были ни близнецами, ни сестрами, ни даже похожими друг на друга подругами. Санек очаровал крупную, конопатую и доверчивую девушку Галю. С Галей он поступил честно. Очаровывал ее не личным обаянием и обещанием жениться. Уже на десятой минуте знакомства он признался, что умная, исполнительная и патриотично настроенная девушка нужна ему для помощи в выполнении задания государственной важности и даже намекнул, что вопрос идет о противоборстве двух разведок – нашей, само собой, и враждебной.
Галя, воспитанная мамой-библиотекаршей на лучших и вполне посредственных образцах военно- патриотической прозы, привела с собой подругу Светочку. Как объяснил Санек, для Лехи Пешкодралова. Интуиция подсказывала ему, что именно Леха не успеет найти себе замену. В душе Пешкодралова каленым железом было выжжено правило: не заглядывайся на девушку, на которой не собираешься жениться. А жениться, не закончив школу, ему не велела мама.
Итак, первая часть задуманного была выполнена. Дело оставалось за малым – замаскироваться под пенсионеров и смешаться с толпой носовцев.
– Ну ладно, сутулиться, пришепетывать, клацать челюстью, клюкой в молодежь тыкать я смогу, – не соглашался Санек, видимо, именно в этом контексте видевший образ современного пенсионера. – А куда красоту-то неземную девать? А если очи ярки, зубы целы, а лысина еще замаскирована натуральной растительностью?
– Ерунда, – отмахнулся кто-то из Утконесовых, – волосы повыщипаем, зубы повыдергиваем, глазики повыколем. Как говорит наш любимый вождь Глеб Ефимович, нет тех жертв, которые нельзя принести во славу родной российской милиции.
– Вы чего, совсем? – не выдержал Пешкодралов. – Сейчас зубы повыдергаешь, а в другой раз под проститутку замаскируешься, что ли?
– Придется ограничиться маскировкой под дешевых проституток, – развел руками уже другой Утконесов. – Дешевые, они, знаешь, часто гораздо больше валютных знают!
– Особенно лысые и слепые, – поддержал братьев Зубоскалин, – под таких маскироваться – одно удовольствие. Никто их всерьез не воспринимает, все при них коррупционерские секреты так и выбалтывают, так и выбалтывают! Так что, братцы, небольшая корректировка внешности в наших же интересах. Один раз будет больно, зато всю жизнь – приятно. С кого начнем?
– С самого выносливого, – как мальчики из церковного хора, ласково пропели Утконесовы.
– А кто доказал свою небывалую выносливость, прошагав практически без отдыха двести верст от самых от окраин до славного города Зюзюкинска, износив всего одну пару кед? – изогнулся буквой «зю» Зубоскалин.
Леха опустил глаза, чтобы не встречаться взглядом ни с кем из товарищей. Нет, что бы ни твердила набившая оскомину теория Чарлза Дарвина, а человек произошел от всех животных сразу, взяв от каждого из них понемногу. От чудной птицы страуса, например, он позаимствовал манеру прятать голову в песок при
