очень нежно стал стаскивать с нее сапоги, потом поднял на руки и понес в комнату, на ходу жалобно приговаривая, что ее мама Маргарет Тэтчер, и вообще, если бы он заранее знал, что в такое гестапо попадет… Инночке было грустно слушать про Маргарет Тэтчер. Она отчетливо понимала, что ее матримониальные планы одобряют, кроме Генки, конечно, только сын и подруга Фрида.
— Ген, я вот понимаю, что все женщины любят ушами, так во всех гламурных журналах написано. Только можно сегодня без гламура, а? Просто обними меня, я так от всего этого дурдома устала…
Глава 40
Наконец-то она рассказала ему про расклад в конторе. Разговор получился тяжелый. Тяжелый потому, что пришлось раскрывать светлый образ Виталия Валентиновича Голубева. Врать она не стала. Врать она не любила, не хотела и не умела. И про чувства Виткины рассказала, и про то, что был момент, когда она чуть было на эти самые чувства не ответила, и про бриллиант тоже рассказала. Генкина реакция на дареный бриллиант ее удивила и позабавила: Генка никогда не был меркантильным, она это точно знала, но тут живо заинтересовался, попросил снять кулон, долго рассматривал. Оказалось, интерес его чисто академический: он тоже никогда не видел бриллиантов. Инночка с сомнением понаблюдала, как он разглядывает камень, и неуверенно предложила:
— Хочешь, сразу сниму и забуду, что он, бриллиант этот несчастный, вообще был в природе?
— Ни в коем случае. Прелестная вещица! — Он так и сказал: «прелестная». Это слово шло ему, как корове — седло. — Когда я разбогатею, то соберу для тебя полный комплект, все, что положено: кольцо, браслет и серьги.
— Ну, в грузчиках ты не скоро разбогатеешь, — не без намека заметила она, возвращая разговор к его возвращению в «Абрис».
Генка согласился: да, о работе надо думать. Так что же они имеют? Он — на ее место, завотделом, она — на Виткино, директором? Все бы ничего, и деньги неплохие, но из супермаркета увольняться жалко… Потому, что женщины на него внимание обращают, хорошие, много, разные… Тут Генка был обозван сукиным котом и был побежден в малоизвестной для него борьбе, где Инночка использовала запрещенный прием под названием «укус за ухо», и только благодаря этому приему уложила перспективного спортсмена Воронцова на обе лопатки со всеми вытекающими последствиями. В конце концов Генка согласился придти в контору на новогодний корпаратив, придти с незначительным опозданием, так, чтобы его появление имело эффект чертика из коробочки. Оставалось пойти и уволиться.
В кабинет Маргариты Генка явился задолго до начала рабочего дня. Но переодеваться в комбинезон не стал. Заявления об уходе, все три, он написал еще дома, без труда просчитав реакцию директорши. Она могла сколько угодно орать на него, но не понимать, что он делает для ее супермаркета — это надо быть редкостной идиоткой. Конечно, первое заявление полетело в корзину для мусора даже не порванным. Второе Маргарита Васильевна тщательно измельчила и швырнула Генке в лицо. Бедная женщина была просто не в состоянии понять, что оскорбить грузчика она не может. Оскорбить может равный или высший, а женщину, не способную извиниться, когда она не права, как, впрочем, и мужчину, Генка равными себе не считал. Он умудрился сдержать ухмылку и выложил на стол Маргариты третье заявление. Не отдаст трудовую книжку? Замечательно, он без особых усилий восстановит этот документ заново, тем более что работать он возвращается на свое старое место. Попрощаться с девчонками можно? Хорошо, он сделает это и без высочайшего соизволения, не вопрос. И она сдалась.
На дебаркадере перекуривали. Примерно полмагазина. Воронцов появился, как всегда, бесшумно и внезапно, и начал целовать дамам руки. Дамы обалдели: для начала — от самого факта целования, чуть позже — от осознания того, что они дамы. Не косорукие идиотки, не коровы бессовестные, а дамы. Татьяна Ивановна, Генкина покровительница, даже всплакнула. И то: где они теперь такого грузчика возьмут? Который и лошадь, и бык, и дизайнер, и ручки дамам целует…
В «Абрисе» готовились к новогоднему корпоративу: приклеивали скотчем мишуру, тщательно вырисовывали на окнах зубной пастой снежинки. «Все было неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня…» Голубев ходил по конторе, как кот, сожравший особо жирную мышь, Инночка психовала. Психовала еще и потому, что у Генки не было такой роскоши — сотового телефона, и он не мог сообщить, придет ли вовремя. Она почему-то считала, что это очень важно, появиться именно в тот момент, когда автор пьесы и одновременно главный режиссер Виталий Валентинович объявит выход Воронцова.
Потом, уже дома, они посмеялись над своими страхами: Виталий сделал свое судьбоносное объявление сразу после первого тоста за удачу в Новом году.
— Прошу любить и жаловать, ваш новый босс, Инна Алексеевна Лучинина!
Надо признать, что почти вся контора поздравляла ее вполне искренне. Минут через двадцать встал вопрос: а кто вместо Инночки, должность-то рыбная. Геннадий Воронцов. Не ждали? Как выяснилось, ждали. Это было настолько логично, уместно и предсказуемо, что даже никто не удивился, что служить Генке — чисто теоретически — надо было еще год. В этот вечер никто не заметил его шрама, отсутствия пальцев… Только для одного человека во всем «Абрисе» новости оказались неприятными. Светочка, потратившая на новое платье совершенно сумасшедшие деньги, чувствовала себя обманутой, брошенной, оскорбленной. Зато Фрида блистала. Ведь от того, что поменялся директор, Голубев хозяином быть не перестал, а она была представлена хозяйской женой, то есть — хозяйкой. Как всегда, в длинном, до пят, с неизменной сигареткой, с этой своей копной темных, почти черных волос… Кто-то уже шепотом сравнивал ее с булгаковской Маргаритой.
О Генке с Инночкой как-то забыли. Они сидели рядом, держась под столом за руки. Инночка была спокойна и улыбчива. Генка думал о том, что все решалось наилучшим образом, если бы не одно «но»: он обещал Капитолине Ивановне не тащить Инночку под венец. По крайней мере, немедленно. А так хотелось…
Танцевать Инночке все же пришлось — Витка, передавая полномочия, счел совместный танец с преемницей необходимым атрибутом. Генка смотрел на то, как Голубев легко и уверенно ведет партнершу, и злился. Влюблен, значит, был, по театрам выгуливал, бриллианты дарил… А если бы увел? Из вредности Генка пригласил Фриду. Та танцевала в странной манере, больше сама с собой, чем с партнером. Но он абсолютно отчетливо чувствовал, как она к нему относиться. С большой симпатией относится, с интересом, но как-то бесполо. Как надо.
Вечеринка закончилась за полночь. Витка с Фридой предложили подвезти нового директора с новым завотделом, но те отказались: погода на улице стояла — просто картинка с дореволюционной рождественской открытки, пушистый снег, минус пять… Они решили пройтись. Тем более что спешить было не куда: контора уходила на каникулы, следующий рабочий день должен был состояться аж одиннадцатого января.
У Инночки была для Генки новость. Но новость такого разряда, что сообщать ее между делом, периодически отряхиваясь от снега и обсуждая новогодний подарок для Сашки, ей не хотелось. Это была не просто новость. И преподносить ее надо было соответственно. Кажется, она придумала:
— Ген, а поедем в Кутафино съездим, числа тридцатого. Это мое родовое гнездо. Ты печь топить умеешь? А то там на зиму газ отключают.
Генка рассмеялся, обнимая ее:
— Я, Ин, на самом деле все умею. И дрова рубить, и печь топить, и воду изо льда добывать. Это у нас такая романтическая прогулка с тобой будет, перед Новым годом?
— Примерно. Отмечать же все равно с моими придется, а то совсем обидятся. Кроме того, у меня к тебе разговор есть, серьезный.
Генка допытывался о содержании серьезного разговора до самого дома. Но, поскольку из этой затеи ничего не вышло, оставил Инночку в покое: хочет сказать в своем неведомом Кутафино — пусть там и скажет.
Поскольку ни Катерины, ни Виталия в этот раз не предполагалось, а значит, не предполагалось и автомобилей, добраться до деревни можно было только на обычном рейсовом автобусе. Самый ранний автобус отправлялся из города в шесть утра, и они решили поехать следующим, который отправлялся в
