ему, с этой его колымагой, купленной за сумасшедшие деньги, любые заносы, как всегда, оказались нипочем. Как всегда, в черном кожаном плаще, в черном же свитере грубой вязки. С образом Нео из Матрицы не вязались только чуть вьющиеся темные густые волосы до плеч. Двигался он стремительно, плащ развевался, как крылья. В конторе его звали Вороном — за некое сходство с киногероем из сериала про неупокоенную душу, жаждавшую справедливости. Ну и производное от фамилии, конечно.
— Елена Константиновна, общее собрание, пожалуйста, — здороваясь кивком головы, сказал он. — Кого сегодня нет?
Секретарша на секунду задумалась:
— Воронцова позвонила, задерживается. У Инны Алексеевны вроде дочка приболела.
Он махнул рукой, мол, обойдемся, и пошел к себе. Секретарше и собирать никого не потребовалось, сотрудники с обреченным видом уже подтягивались в приемную. Ворон никогда не орал, он воспитывал тихим, лишенным эмоций голосом. Воспитывал так, что воспитуемые запоминали этот процесс навсегда. Кто-то произнес: «Сейчас начнется», — и все точно знали, что так оно и есть. Все, кроме одного человека, который знал: никакого разноса не будет, всем охламонам и балбесам на сегодня даруется индульгенция.
Собрались минут через пять. Последними подтянулись герои дня, крупно провинившиеся «наружники», отдел, занимавшийся наружной рекламой. Директорский кабинет с трудом вмещал весь коллектив «Абриса». Ворон встал, сделал строгое лицо и сказал:
— Сегодня ударно трудимся без перерыва… — Он сделал паузу. — До трех часов. Надеюсь, к этому времени все успеют закончить срочные заказы. Потом состоится небольшой банкет: у нас с женой юбилей, и мы решили отпраздновать его с вами, с людьми, с которыми мы работаем вот уже десять лет. А сейчас по машинам.
Это он так забавно авралы называл: по машинам, в смысле — по компьютерам. Кабинет опустел за несколько секунд.
Сам Ворон, Геннадий Александрович Воронцов, бессменный директор «Абриса» без малого десять лет, остался в кабинете. Он страшно устал в этой командировке, да и спать пришлось в джипе, а это, как ни крути, холодно и неудобно. Кроме всего прочего, ему хотелось чуточку повспоминать. Все-таки круглая дата.
Повспоминать было чего. Например, свадьба. Вся свадьба, от начала и до конца, — четыре человека. Капитолина Ивановна, Сашка и он с Инночкой. Смешно… В ЗАГС поехали на трамвае. Не потому, что денег не было, а потому, что решили, что это забавно. Ну, вот так почему-то всем захотелось. В трамвае Инночка разволновалась: палец на правой руке, предназначенный для обручального кольца, у Генки отсутствовал. То есть, дома они договорились, что кольцо он будет носить на среднем, с тем расчетом и выбирали, но в ЗАГСе-то как? Хочешь, в нос продену, как папуас, — предложил он тогда, чтобы она успокоилась. И она успокоилась! Смешно. Они бы, конечно, пригласили Инночкиных подруг, но Фридка с Голубевым уже укатили в свой Париж, а с Катькой и Томкой они тогда еще не помирились.
Еще можно было вспомнить, как он психовал, когда Инночка уехала в роддом, рожать Ларису. Теща предупредила его, что все это надолго, он боялся, ходил из угла в угол и думал, что ходить будет сутки, а то и больше. А медсестра вышла через два часа и поздравила его с дочкой, три сто, худенькая, зато длинная, аж пятьдесят четыре сантиметра. Модель. Упаси бог, — сказал он тогда. Еще чего… Нам надо маленькую, как мама.
Еще смешнее мирились с девчонками. Ух, как они, Катька и Томка, смущались! Ведь не запил — он вообще не пил, ни по какому поводу, — не побил, не бросил. Ларочка вот родилась… Смешные, ей- богу.
Вспомнил, как через два года Ларочка уже ходила и вовсю болтала, абсолютно счастливая Капитолина Ивановна притащила домой тяжеленный сверток, пятьдесят экземпляров своей первой книги, методического пособия для учителей литературы. Да не просто пособия, выпущенного местной типографией на туалетной бумаге, а изданное в Москве, в твердом переплете, рекомендованное для всей страны. Заплатили, конечно, копейки, но как же его теща была горда! Это было не смешно, а радостно.
Можно было вспомнить, как он стал директором. Инночка была руководителем мягким, излишне много делала сама, когда не могла добиться этого от подчиненных. А может, просто сказывалась беременность. Когда она ушла в декрет, по просьбе хозяина «Абриса», господина Голубева, контору возглавил Генка. Расстался с парой бездельников, за год прижал конкурентов, Голубев покупал за бесценок одну шарашку за другой, они осваивали новые дизайнерские ниши, и, в конце концов, оказались в положении, когда на вопрос, куда обратиться, весь город знал ответ: конечно, в «Абрис». Это тоже было не смешно. Это было правильно, только так и надо было работать, чтобы не только считаться, но действительно быть лучшими.
Вспомнил, как перед самой свадьбой поехал к своей матери и поставил вопрос ребром: мама, у тебя скоро будет внук или внучка. Если ты хочешь общаться с нами и с ребенком, завязывай пить. В противном случае, ничего кроме периодических подачек ты от меня не дождешься. Раиса Петровна попробовала. В результате от нее ушел сожитель, и выяснилось, что водка не очень-то и нужна, а пенсии стало хватать, да еще и на подарки Ларочке оставалось. Они с матерью так и не стали по-настоящему близкими людьми, но, по крайней мере, во время ее редких визитов он искренне радовался, что мать лучше выглядит и не жалуется на здоровье. И это хорошо.
А вот позавчерашнюю ночь, проведенную с женой, Геннадий Александрович вспоминать — по крайней мере, подробно, — не рискнул. Уж очень будоражит. Лучше не вспоминать, а повторить сегодня, после сабантуя на работе и продолжения в лучшем ресторане города для особо приближенных — все тех же Катьки с Димкой, Томки с Мишкой, Фридки с Виткой (эти специально ради такого случая из своего Парижа прикатили), Капитолины Ивановны и молодого дипломированного специалиста Александра Вячеславовича Лучинина.
Он сидел, думал о прошедших десяти годах — каждый год был самым счастливым в его жизни, и каждый день каждого года был самым счастливым в его жизни, — и улыбался, вспоминая, как боялся когда-то показаться на глаза Инночке. И как не верил, что счастье для него возможно. И ведь никто, никто не верил! Только Инночка верила.
Конечно, это не его заслуга. Ему повезло, ему просто сказочно повезло… Как-то он написал ей из армии, что ждать ему осталось семьсот дней. Получилось так, что ждать пришлось только триста… И, несмотря на все, связанное с этим, — это очень хорошо, потому что больше времени у них будет на всю оставшуюся жизнь.
