– Но я вовсе не хочу жить вечно, – возмутилась Лена. Маркус засмеялся. Юноша в передничке жался в угол и посматривал на них – на Маркуса – с нескрываемым страхом. Лену он словно и не видел.
– Не хочешь – не будешь. Ты знаешь, что такое вечность? И никто не знает. Ты не бессмертна. Ты можешь упасть со скалы и разбиться, ты можешь утонуть, ты можешь попасть под лошадь. Но этого нетрудно избежать, если быть осторожной. Все Странницы осторожны.
Лена опустила взгляд в чашку. Она не удивилась бы, обнаружив там какую-нибудь местную живность, но и чашка была чистая, и жидкость вполне прозрачная, даже цветом отдаленно напоминала чай. Какого цвета чай с ромом, Лена не знала – ром она пробовала раз в жизни, и ей не понравилось. Почему она не шокирована? почему не протестует? почему не рвется домой, к светлому польскому платью и шуршащему пакету с картонной папочкой? Мир не может сойти с ума, разве только заразиться безумием от людей, а мир Лены был не настолько плох и не настолько болен. Шутов в нем, по крайней мере, не казнили. По крайней мере, публично. Их вообще в ее мире не было. Она прислушалась, но сквозь тяжелые двери никаких звуков не доносилось. Тихий мир. Ни тебе грохочущей из жигулей и тойот невообразимой музыки, ни тебе визга тормозов и даже шелеста шин, ни изредка пролетающих самолетов. А почему изредка? Город-то большой, и аэропорт немаленький. Или маршруты самолетам прокладывают в стороне, или просто ее слух адаптировался в привычным городским шумам и замечал только очень уж громкую музыку или рев проносящихся боевых машин – случалось и такое… Впрочем, если здесь изобрели колесо, то колеса, деревянные или железные, должны грохотать по ухабистой мостовой не слабее взлетающего истребителя. Если местные Кулибины не придумали дутых шин и рессор… Нет, все равно лошадиные копыта бы цокали. Может, здесь в отличие от Новосибирска есть объездная дорога для лошадей с телегами.
Тупые шуточки лезли в голову, потому что Лена старалась заглушить звуки, которые услышала очень четко, будто стояла рядом с крестом из самого прочного материала: взвизг кнута, «а-ахх!» толпы, свист втягиваемого сквозь зубы воздуха. Ему было больно. Ему было очень больно. Сине-серые глаза мутились, и лицо теряло насмешливую невозмутимость. Ему было трудно стоять, хотелось плюнуть на всех и обвиснуть на веревках, закрыть глаза, забыть всё, взять назад все свои едкие слова и не посылать к черту королеву, извиниться перед сановником за грубость…
Твердые пальцы мачо коснулись ее руки, возвращая в душный зал трактира. Почему-то не тянуло назвать это заведение чайной, или рестораном, или даже кабаком. Такое помещение должно называться трактиром. Маленькие и плохо вымытые окна – вон, отсюда разводы видны, тяжелые темные столы без признаков скатертей и клеенок, покрытые пятнами, въевшимися в дерево еще сотню лет назад, лавки, табуреты и неудобные стулья с высокими спинками, стены той же каменной кладки, что и снаружи, дощатый некрашеный и затоптанный пол, а керосиновые лампы, наверное, выносят, когда стемнеет. Лена ненавидела полумрак, а здесь было сумрачно, душно и прохладно.
– Делиена, я бы советовал тебе сделать глоток вина. Ты пьешь вино? Эй! Есть здесь хорошее вино? Тащи, и посмей только подсунуть то, что ты обычно наливаешь пьяницам.
Бормоча невнятное «да, господин, нет, господин, конечно, господин» и снова не замечая Лены, парнишка притащил здоровенную бутылку красного цвета. Лена привыкла, что бутылочное стекло зеленое или белое. Правда, она привыкла и к тому, что вино наливают в бокалы или стаканы, но не в кружки размером с суповую кастрюлю.
Кружка оказалась на удивление легкой, вино ароматным, даже Маркус выглядел удовлетворенным. Парнишка просиял, закланялся, засуетился, но очень быстро исчез. «А есть ли я здесь?» – вдруг подумалось Лене. Зеркал на стенах не было. Зеркало, конечно, лежало в сумочке, но вот самой сумочки не было.
– Ты есть, – ласково улыбнулся мачо. – Конечно, ты есть. И конечно, ты не знаешь, что Странницами становятся самые незаметные.
– Нас не замечают стражи границ, – сварливо проворчала Лена.
– Не замечают. Вас не замечают и сами границы. Если ты заговоришь с этим парнем, он тебе ответит, будет крайне почтителен, кланяться будет в пояс. Попробуй, если хочешь.
– Он меня словно и не видит, – пожаловалась Лена. – Только на вас смотрит.
Маркус нехорошо усмехнулся, и Лене вспомнился потертый эфес его шпаги.
– Конечно. Потому что я Проводник.
– Вы тоже ходите через границы?
– Хожу. На то, для чего тебе нужен просто Шаг, я могу потратить много времени и множество сил. Просто такие, как я, умеют искать Границы и умеют их преодолевать. Иногда это бывает нелегко. Иногда адски трудно. Так, как у тебя, не бывает никогда. Вино и правда хорошее. Пей. Ты не опьянеешь с одной кружки, поверь мне.
– Я очень быстро пьянею, – возразила Лена не особенно уверенно.
– Не с этого вина. Это «Дневная роса» – запомни название, пригодится. Его делают только из того винограда, на котором под жарким солнцем появляется влага. Редкое. Многие считают, волшебное.
– А магия есть?
– В вине?
– В этом мире!
Маркус удивился. Очень.
– А где ж ее нет? Просто вы там у себя называете ее наукой. К этому ты привыкнешь еще быстрее. Ты ведь и сама… магия. Хочешь, я расскажу тебе о твоей жизни? Ты никогда не выделялась. Была средней, незаметной, неброской. Ты всегда любила и никогда не носила черное. Училась хорошо, но не блестяще – в твоем мире, наверное, и женщины учатся. У тебя нет мужа и детей – ни у одной Странницы нет. Тебе не дано сильно любить, тебе не дано быть сильно любимой. У тебя есть – и еще будут – друзья. Тебе всегда помогали, если ты действительно нуждалась в помощи, и тебе всегда будут помогать. Сейчас тебе буду помогать я. Если, конечно, ты этого захочешь.
– Зачем ты ходишь через границы? – перебила Лена. Ей неинтересно было слушать про свою жизнь. Она и так все знала. Маркус, видно, решил блеснуть знанием Странниц, но Лену это не волновало…
Маркус пожал плечами. Глаза у него были холодные, бурые и блестящие. Как галька в замерзающем ручье.
– Не могу не ходить. Но мне, чтобы пройти границу, нужна цель, поэтому чаще всего я провожу других. Кто-то ищет приключений на свою… голову. Кто-то ищет денег – сама понимаешь, в каждом мире есть что-то, чего нет в другом. Кто-то считает, что спрятаться можно только в другом мире… По-разному. Позволь мне служить тебе, Делиена.
Это получилось как-то скоропостижно, Лена едва не подавилась вином и с грохотом поставила кружку на стол. Почему она так стукнула, если легкая? материал гулкий?
– Служить? Мне? С чего бы?
На мгновение Маркус перестал быть мачо – мачо не разочаровываются и не оплакивают рухнувших надежд, но тут же собрался, глаза снова заблестели, лицо опять стало этаким образцом опасной мужественности.
– Тебе хочется меня защищать?
Он покачал головой.
– Ты не поняла, Делиена. Не защищать. Служить. От кого мне тебя защищать?
– От хулиганов, например. Разбойников. Водятся тут разбойники?
– Где ж они не водятся? Только какой разбойник нападет на Странницу? Тебе нет нужды бояться людей. Я принимаю твой отказ, Делиена, но надеюсь, что ты передумаешь.
«А-ахх!» Лена вздрогнула.
– Зачем так? Его что, забьют насмерть? Или пожалеют и просто отрубят голову?
Недолго Маркус недоуменно смотрел на нее и вдруг расхохотался, и смеялся бы долго, но оборвал себя, наверное, что-то почувствовав. Он странным образом знал, что думает Лена. А думала она очень нехорошо. Она не могла хорошо думать о человеке, которого веселит казнь. Не абстрактная, про которую в газете написали, рядом, всего в сотне метров взвивается в воздух бич, и на белой рубашке вспыхивает очередная красная полоса… на той рубашке уже и белого нет.
– Долго это… будет?
– Не знаю. Как он продержится… Этот, похоже, парень упрямый, но ведь жить-то и ему хочется.
– Что ты хочешь сказать, Маркус?
