- Гена, Мы же недавно делали ремонт...
- А время не стоит. Ну, давайте еще рубль...
- Нету, - говорю я,- ни копья...
- Ну займите...
И тут я не выдерживаю:
- Генка, ты нахал! Где червонец за полуось? Он не обижается:
- Ладно, разочтемся, главное - не тушеваться.
Автомобиль ревет, вызывая активную жалость. Из выхлопной трубы катафалка струится тихий упокойный дымок. Публика расходится, не дождавшись выноса тела. На заднем борту катафалка белеет трафаретная цитата из автодорожных правил: «Соблюдай дистанцию». Вот они, скрижали моей судьбы...
Я оставил Генку с его новым сослуживцем и поехал со двора. Повернув за угол, остановился возле магазина купить папирос, но тут же вспомнил, что у меня нет ни копейки.
Однако было уже поздно. Прямо перед радиатором вырос хороший, синий, крупный милиционер. Он посмотрел на меня довольно безразлично, отрекомендовался и потребовал шоферские права.
- А что случилось? - спросил я, роясь в кармане.
- Знак «остановка запрещена».
- Неужели? - удивился я. - Наверно, только повесили.
Я лукавил. Знак висел здесь уже сто лет. Милиционер не возражал - повесили так повесили. Осмотрев мои незапятнанные документы, ловко держа их большими рукавицами, как клешнями, он сказал:
- Что ж вы так? Штраф. Колоть жалко...
Сейчас он снимет свои теплые меховые рукавицы и утратит добродушие. Холодно.
- У меня нет денег, - сказал я и пожалел. Надо было раньше. Если бы я признался в своей несостоятельности до того, как он снял рукавицы, он бы отпустил меня. Но гордыня меня погубила. Руки милиционера зябли. Им нужно было срочно что-нибудь делать. И он вытащил из дальнего кармана, запрятанного в тайники полушубка, маленькие инквизиторские щипцы.
- Инспектор, - сказал я.- Денег действительно нет...
- Работать надо, - спокойно посоветовал он, возвращая мне проколотый документ...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Эти тягучие переключения светофоров всем шоферам надоели.
Гаснет красный свет, потом долго горит желтый, как резину тянет. Горит, горит, черт знает сколько времени он горит. Машины, конечно, переминаются с колеса на колесо, поревывают - надо бы ехать, а зеленого все нет. Конечно, мало кто этого зеленого дожидается. Зажжется, мол,- куда ему деваться...
Анютка подлетела к перекрестку лихо, как раз к концу красного света, и, не дожидаясь, пока он весь выгорит, чуть сбросила новенькой туфлей газ. Новенькие туфли, даже не туфли, а как бы дамские полуботиночки - теплые, с баечкой - мечта! Такие, знаете, на микропорке с зад-ничком, ловко сидели на ноге, будто по ней и шились. Будто специально для женщины-автомобилиста, то есть именно для Анютки. А машина Сережкина всегда исправна, как зверь - что ни прикажешь.
Анютка торопилась. Ботиночки пришлись впору, и надо было срочно отвозить деньги. Потому что Катька сказала - если не подойдут, она кому-нибудь отдаст. Катьке до зарезу нужны были деньги. Анютка это понимала. Это было дело чести. Действительно, Катька сколько раз выручала ее - и дубленку Сережке достала, когда нигде ее не взять. Сегодня у Анютки отгул. Но это ничего не значит. Катька все равно ждет на работе...
Филипп Филиппыч шел с собрания. Вышел из полуподвала дома шестнадцать, где помещается контора домоуправления. В ней, в конторе, и происходило собрание жэковской организации.
Повестка дня - разное. Больше насчет порядка во дворах. Насчет своевременной чистки. Поскольку поздно приезжают машины к мусоросборникам. А также насчет автомобильных стоянок. Потому что легковых машин по дворам развелось, как клопов. Из окна выглянешь - действительно как клопы. Прижались к бровке, ровно к щели дивана, стоят, не дышат, будто таятся.
Филипп Филиппыч переживал эти вопросы всей душой. После собрания долго не отходил сердцем, терзал себя, пересказывал речи-реплики, жалел, что меткое слово припоздало - его бы вовремя сказать, может, все бы иначе и повернулось. Потому что решать проблемы надо загодя, чтобы они нас не задушили впоследствии по нашей же нерасторопности.
...С машинами, конечно, проблема. Раньше одного товарищеского суда за глаза хватало, чтобы закрыть ворота во двор и никаких собственных машин не пускать. Купил машину, ну и держи ее подальше, нечего дворы загораживать, детям угрожать и воздух портить. Тем более неизвестно, на какие деньги ты ее купил.
Тут же был задан вопрос товарищу из жилуправления - как быть? И этот товарищ собственноручно доложил, что есть такое решение насчет послабления собственникам. Есть, мол, такое решение - строить гаражи, если общественность не возражает.
А если возражает? Это Филипп Филиппыч спросил. Товарищ дает ответ: если возражает - разъяснять. Тем более строится много новых автомобильных заводов.
С этими мыслями, будто еще присутствуя на собрании, Филипп Филиппыч продолжал движение через проезжую часть. И сосала его досада под самой ложечкой по второму вопросу. Никак не мог он понять, почему это люди, на вид здравомыслящие, не желают с ним соглашаться! Сколько голов - столько умов. Умов! Нам нужен один ум! Чтобы толк был! Нужно поменьше разводить демагогию, а делать свое дело, каждый на своем участке. И надо принять срочные меры, чтобы ум был один, а не сколько кто захочет. Вот машин развелось - это же ужас! Куда столько? Зачем? Кому надо? С кого пример берем? Надо, чтобы с нас пример брали, а мы тянемся - смешно сказать... Заводы строим. Для чего? Видать, в правительстве тоже кое-чего недоучитывают!
При этих мыслях Филипп Филиппыч ужаснулся своей смелости и даже оглянулся вокруг. Кругом летели машины. Летели - как с цепи сорвались. Филипп Филиппыч вздрогнул и взял себя в руки: а пускай! Чего мне бояться?! За мною - всю жизнь ничего, кроме патриотизма, не значилось. Можете автобиографию проверить!..
Эта мысль как-то примирила Филиппа Филиппыча с действительностью, но не утешила. Это что же выходит - опять собственность? Опять частнособственнические инстинкты? Товарищ из жилуправления спрашивает: «Телевизор у вас есть?» Ну, есть. «Холодильник?» Ну, есть. «Так и автомобиль будет!» Сравнил! То телевизор для культурного отдыха или холодильник для нормального питания (у Филиппа Филиппыча с печенью были нелады), а то - машина. На машине можно деньги зарабатывать извозом - этого он не учел, правовед. На ней можно разлагаться, если, конечно, использовать в личных целях. Если всем будет положена машина - кто же тогда пешком будет ходить! «А почему государство продает?» А черт его знает, чего оно продает!
Тут Филипп Филиппыч даже не ужаснулся, а вроде бы как-то осмелел. Такую он вдруг почувствовал смелость впервые в жизни, что готов был немедленно, сей минут, едва выбравшись из этого потока бессмысленных, фырчащих, смердящих, несущихся с ревом и визгом машин, готов был немедленно, едва выбравшись из этого ада, идти напролом, в центр, в правительство и сказать все! Все выложить! И пускай знают и про машины, и про товарища из райжилуправления, которому лишь бы галочку поставить.
Филипп Филиппыч вдруг как-то взлетел в воздух, подкинутый стопудовой болью, и удивленно сообразил, что боль эта - последняя.
Анютка вдавилась туфельками в педали, зажмурила побелевшие глаза, закричала и не поверила, что остановилась. Завизжали тормоза, засвистели в три ручья милиционеры, публика рванулась с тротуара к Анюткиной машине...
Анютка все еще сжимала баранку, изо всех сил упираясь йогами в педали. Мотор заглох. Где-то совсем рядом взвыла сирена «скорой помощи». Инспектор открыл дверцу, посмотрел на съежившуюся Анютку:
- Ну... Долго будем сидеть? Выходи...
Анютка боялась отпустить педали и руль.
«Скорая помощь» пробралась сквозь толпу - белая машина, фургон.
Выбежали санитары в белых халатах, склонились над чем-то.
