жилплощадь. А потом они сойдутся, сменяются, и у них будет большая квартира.
- Бедная крошка, - спокойно сказал Карпухин. - А вы не можете дать вашему сотруднику квартиру?
- Чудак! Мы ему дадим в будущем году двухкомнатную, как растущему специалисту. Больше мы не можем. Впрочем, может быть, у нее изменились планы?
- Не думаю, - сказал Карпухин, - я не достоин ее. Крот засмеялся:
- Наконец-то появился повод для развода!
- Ты формалист, - сказал Карпухин. - Я к тебе пришел не для того, чтобы ты топтал мое чувство. Мне нужна фанера восемь миллиметров. Я уважаю Яковлева - он дает мне кушать. Позвони своим босякам, чтобы была фанера.
- Фанера, фанера, фанера, - пропел Крот. - Будет тебе фанера... Он посмотрел на Карпухина своими точками, наполненными маслянистым цветом нездоровой зависти.
- Кажется, все готово, - сказал он. - Суд через неделю. Адвокат - Сорокин. Возможно, вытащим девочку, и у тебя будут основания быть другом дома.
- Пошляк! - закричал Карпухин. - У тебя нет ничего святого!
- Святого у меня до хрена, - возразил Крот. - Поэтому я и вгруз в это дело. Для меня Колькино слово - закон.
- А ему зачем?
Крот присел к столу, тарабаня короткими пальцами:
- Он любит, чтобы все было в ажуре. Сережа Сименюк действительно талантливый парень. Он, конечно, лопух, но это к делу не относится. Эта маленькая мымрочка вертит им как хочет. Боюсь, что в конце концов она его отправит на каторгу. Ей нужна большая квартира! И должен сказать, Кеша, что тебе в этой квартире не жить. Ты умрешь, как Рембрандт, в полной неизвестности.
- А Колька твой знает про эти делишки?
- А зачем ему знать? Что у него, заместителя нет?
От автора
Пророк появился на голенастом тракторе, остановил свою технику рядом с нами и, выплюнув окурок, спросил:
- Застряли?
- Ты не трепись, - сказал пророку Пашка, - ты вытащи.
Пророк надвинул кепку и полез с трактора. Он был в резиновых сапогах.
- Кабы не я, долго бы сидели... Тут не ездят... Сбились вы... Трос есть?
- Конечно, нет, чего захотел,-сердито ответил Пашка. Пророк покачал головой:
- Кто же это без троса ездит?
И, не ожидая ответа, полез под облучок. Там у него лежала старая пеньковая веревка, толстая и потрепанная от частого употребления. Видно было, что таскал он в рай заблудших не однажды.
Пророк хлюпал по луже, привязывая нас к трактору.
- Поберегись! - крикнул он и попер медленно.
Нельзя сказать, что мы ждали спасения сложа руки или пересказывая друг другу историю своей жизни. Мы пытались выбраться и сами. Поэтому к моменту появления трактора мы уже прочно сидели на брюхе и колеса наши обращались в жиже весьма свободно.
Трактор выбрался на сухое легко. Наш автомобиль стоял за ним мокрый и грязный, отряхиваясь по- собачьи.
Парень отвязался.
- Куда едете? Мы ответили.
- Двенадцать километров, - сказал парень, - так и держитесь. Пашка достал рубль.
- Помолись за нас.
Парень улыбнулся прекрасными белыми зубами:
- Я неверующий...
- Не может быть,- сказал Пашка.
Парень сунул рубль в нагрудный карманчик рубашки и уехал.
- Ты его оскорбил, - сказал я, когда мы обогнали пророка. - Ты. дал ему динарий за душевный порыв.
- Человек склонен к обогащению, - успокоил меня Петухов. - особенно когда никто не видит.
Мы преодолели двенадцать километров довольно быстро. На окраине небольшой деревни стояла изба в три окна. К избе примыкал дощатый крашеный забор, а в заборе находились ворота с калиточкой.
Пашка остановил машину.
- Неудобно как-то,- промямлил я. - Раздольнов не тот человек, к которому я могу заехать запросто.
- Все люди, - сказал Петухов, - не те. Но жить приходится именно среди людей
Он вылез из машины, подошел к воротам и постучал. Раздался великий былинный лай. Вероятно, за забором проживал Змей Горыныч.
- Чтоб ты околел! - раздельно произнес Пашка в щель калитки.
Я никогда не бывал у Раздольновых. Мне казалось, что я не должен был переступать порога сего. Там происходила жизнь, к которой я не мог и не должен был иметь отношения. Конечно, время делает свое дело, в результате чего быль превращается в воспоминания. Есть время страдать от жажды и время вспоминать о страданиях, утолив ее. Раздольнов, видимо, не унижался до того, чтобы считать себя победителем, но и побежденным считать себя он не мог. Я стоял у ворот дома его и ждал, пока он отворит врата и даст отряхнуть мне пыль странствий у очага своего. Какого черта я поддался Пашке?
Заскрипел засов, из калитки вышел Иван Раздольнов. В холщовых недлинных штанах, в рубахе с пояском был он похож на пастушка-переростка. Он шел, улыбаясь широкими скоромными губами.
- Приехали?.. Молодцы...
Посмотрел на машину, покрутил головою - уж больно грязна, - сказал, ударив ногой в шлепанце по колесу:
- Что кобыла-то? Бегат? Пашка передразнил:
- Отчего бы ей, сердешной, не бегти?
Раздольное снисходительно похлопал «Москвича» по пыльной заднице:
- Эх, суета... Одно слово - город... Все асфальт вам подавай.
- Слушай, Ваня, - сказал Петухов, - не трепись по-пустому, тут все свои...
Раздольнов снова растекся крупной улыбкой:
- Остришь все?
- Острю... Ты лучше поди к себе в гараж да вынеси канистру овса. А то, вишь, бензозаправки на тракте еще не построили...
- А коли не дам?
- Как не дашь? Мы тебе заплатим хорошо!
Начинался спектакль.
Форма самоподачи Раздольнова казалась мне забавной. Они с Пашкой испытывали друг к другу чувство въедливой симпатии. Они кокетничали, как бы представляя друг перед другом два взаимоисключающих начала второй половины двадцатого века. Во всяком случае, здесь, у себя, Раздольнов ничем не напоминал того джентльмена, который развозил в городе сувениры.
- Не люблю я тебя, Павел Петухов,- печально сказал Раздоль
нов.- Не люблю. Воды тебе не подам в пекло, к огню не пущу в мороз...
- Меня не люби, хрен с тобой, а бензину дай. Раздольнов поискал у меня сочувствия:
- Как ты терпишь его, шпыня ненадобного? Ездишь с ним, трапезу делишь...
- Привык, Ваня,- ответил я послушным тоном.
- Разве - привык... Ну, пойдемте... Возьми канистру-то...
Мы вошли в калитку, и на нас немедленно ринулся неправдоподобно громадный кудлатый сенбернар, крупный, как из зверинца.
- Полкан, Полкан! - припугнул Раздольнов.- Аль не видишь - свои.
