Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду

стратегом или тактиком, чтобы догадаться, что ты вмешаешься и второй раз. Да и вообще… не война, чтоб убивать на глазах женщины. Да еще так.

– Родаг не мог…

– Мог, и ты это прекрасно знаешь, – перебил шута эльф. – Просто он тебе нравится, ты к нему привязан и ищешь ему оправдания. И находишь. Только король, обладая такой властью, уж точно без труда нашел бы способ усмирить свой гнев и обойти свои законы. Ему бы Верховный охранитель помог, например. Весьма изобретателен был. Ты лучше вот что скажи. Ты бы не попросил действительно? Или она тебя переоценила?

Шут покачал головой.

– Я не знаю, Гарвин. Правда. Есть предел любой выносливости.

– А, то есть ты думаешь, что просто сломался бы от боли? А ты уверен, что твоя гордость не сильнее?

– Не знаю. Когда она пошла… через эту толпу, когда я понял, зачем она идет… я ее услышал впервые. Я решил сразу: попрошу.

– И чего ж?

– Я не велела. Гарвин, не спрашивай, почему. Не знаю. Поняла, что ему нельзя. Что никакая боль его не сломает, а унижение сломает. Он перестанет быть собой. Он не сумеет больше смотреть так, словно не толпа собралась на него потаращиться, а он пришел поглазеть на толпу. Милит смотрел не так.

– А как? – оживился Милит. – Правда, а как?

– Да как будто этой толпы там и не было. Так… муравейник большой. Или будто ты камень большой откатил, а там семейство мокриц или слизней.

Милит удовлетворенно кивнул.

– А я? – улыбнулся Гарвин.

– А ты словно рад был. Словно тебе одолжение сделали.

Гарвин вдруг поцеловал ее, и даже не в щеку. Шут заворчал не хуже Гару, а Маркус прыснул.

– А в общем, ты права. Он бы не попросил. Он бы сдох там, но не попросил. Потому что глупый мальчишка был. Самый настоящий мальчишка. С норовом, гордостью, стремлением что-то кому-то доказать, наивностью.

– Наивностью? – уточнил шут.

– А то, – ухмыльнулся Маркус. – Тебе, чтоб действительно повзрослеть, понадобилось пробыть год без нее. А то того – ну мальчишка. Хотя тридцать лет, знаешь, это уже нормальный возраст… У меня уж двое детей к тому времени было, я уж даже бросить их успел и уйти на Пути. Тоже, конечно, дурак был, да вот не мог не уйти. Как ты понял, что должен быть шутом, так я понял, что Пути – это моя жизнь.

– А ты там все эти глупости делал разве не потому, что понял, что не должен быть шутом? – спросил прямодушный Милит. Шут улыбнулся.

– Не знаю. Я потерял себя, но не понимал, когда, где…

– Собственностью быть не хотел, – еще крепче обнимая Лену, сказал Гарвин. – Ты не хотел быть собственностью короны. Короля. Королевы. Вообще ничьей. Я уж не стану утверждать, что в тебе заговорила эльфийская кровь, но ни один эльф не станет рабом. И ни один эльф не будет иметь раба. Потому ведь мы никогда не берем пленных. Незачем.

– Причем тут кровь? – поморщился шут. – Я не любил эльфов, считал себя человеком, вырос среди людей, воспитан только людьми. Собственно, я тогда разговаривал-то с очень немногими эльфами, не знал их. Вас.

– А сейчас любишь?

– И сейчас не особенно. Но гораздо больше, чем раньше.

– А почему ты так легко принял мою сторону, когда я просила Родага за эльфов?

Шут удивился:

– А какая связь? Ты же хотела их спасти. Помочь им избежать гибели. Любил я их, не любил, но уж истребления точно никогда не желал.

– Аиллена, он сейчас не любит эльфов, – шепнул Гарвин. – С упором на сейчас. Сию минуту. Особенно он не любит эльфа по имени Гарвин.

– Именно! – подтвердил шут. – Нечего обнимать…

– Ну договори, – предложил Гарвин. – Нечего обнимать мою женщину.

– Не могу. Потому что… потому что… У нас иначе.

– Тогда скажи: мою Лену, – посоветовал Милит, – и все будет правильно.

Почему иначе? То есть иначе… и все равно. Пусть иначе, но он – мой. И пусть попробует поспорить, и пусть попробует какая-нибудь предприимчивая бабенка ему глазки построить – выцарапаю. А если он решит построить глазки? Кому выцарапывать, кроме как себе – от горя…

Даже думать об этом было холодно. Жизнь без шута? Невозможно. Немыслимо. Так не бывает. То есть жизни не бывает. И даже просто существования. Потому что и существовать невозможно, не дыша. А чем, спрашивается, она дышит эти годы – не воздухом же в самом деле. Сказать, что неистовая страсть? Ну, не без того, то есть не без страсти и, пожалуй, не без неистовости, океан – это вам не пруд со стоячей водой, только это не главное. Главное – вот он. Смотрит своими глазищами в крапинку, чуточку улыбается. Видеть его. Говорит своеобразным, словно сорванным или подсаженным голосом. Слушать его. Осторожно передвигается. Помогать ему. Ну чего вцепился!

– Сиди и грейся, – почти беззвучно сказал Гарвин, – ему пора начинать разминаться. Поверь целителю.

– Я в полном порядке, Лена.

Ну да, он и без звука все слышит лучше любого эльфа.

– Да все с ним хорошо, – засмеялся Маркус, – пора уж. Я завтра, наверное, уже меч возьму, вдруг все-таки этот сумасшедший придет с мечом, но без магии.

– Он не настолько сумасшедший, – хихикнул Милит. Хороший, славный, веселый, искренний и очень человеческий для эльфа. Только все равно не люблю. И не любила. Ужасно это, и врет он, что так лучше, что счастлив совершенно, видя, что счастлива она. Или извращенец. Мазохист. – Драться с Мастером?

– Ты же дрался, – удивился Маркус, – и даже вполне жив остался.

– А почему ты думаешь, что без магии?

– Потому что ты дрался не всерьез, а парень ты честный. Вот если б мы сошлись в бою…

– Как мечник ты меня превосходишь, – самокритично признал Милит. – Особенно если учесть, что у меня и руки длиннее, и меч длиннее… а ты мне по заднице.

Маркус довольно улыбнулся. Вот ведь чудо. Никаких комплексов. Постоянное присутствие магов ничуть не смущает. Каких трудов стоит ему то, что Лена делает простым Шагом, и это приводит его в восторг – все еще, никакой зависти, никаких переживаний по поводу собственного несовершенства. То, что Милит – боевой маг и способен камни и сталь мечом крошить, оставаясь неуязвимым, его восхищает. То, что Гарвин легким движением руки останавливает кровь, вызывает в нем только уважение. То, что совсем молодой еще шут без всякой магии знал в десятки раз больше многоопытного Маркуса, ничуть не мешает. Самый независтливый человек в мире. С самой простой философией: я стараюсь хорошо делать то, что я могу делать, и что еще надо? Самый лучший друг.

– Хороший ты человек, Проводник, – сообщил Гарвин. – Сам себе удивляюсь, чтоб человек – и мой друг? Невероятно.

– То есть если я тебе когда в зубы дам, ты меня в жабу не преобразуешь?

Милит расхохотался. Гарвин ответил очень серьезно:

– Преобразовать живое существо мне не по силам… И вообще вряд ли кому-то по силам. Разве что из живого в мертвое. Но если вдруг я в ответ на твое по зубам применю магию, пусть Милит меня остановит… любым путем. Или шут. Можно по голове стукнуть как следует, можно щитом в угол задвинуть. У меня может сработать привычка бить в ответ… а бью я в основном не кулаками.

– А я и кулаками могу.

Милит и сам полюбовался на свой кулак, и им позволит полюбоваться… Кстати, не столь уж он был огромен, потому что руки в Милита не были особенно велики. Так, по росту и по сложению. Сложен-то он