Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду

подсуетиться и занять место Милита, но не стал, потому что это показалось ему сродни насилию, хотя повышенной щепетильностью он не отличался.

Лена коснулась губами его щеки, и он по-детски чмокнул губами и захрапел. Ну вот. Так-то лучше.

Шут открыл затуманенные глаза, едва она подошла, увидел ее, просиял, улыбнулся и сладко заснул. Без кошмаров и снов. Увидел, что она рядом. Но Лена все равно его поцеловала, целовать – так всех. Шут блаженно улыбнулся.

– Потрясающе, – тихо произнес Лиасс. – Как тебе это удается?

– Любовь, – отозвался вместо Лены Гарвин. – Просто она их любит. Нас любит. И тебя, между прочим, тоже.

Лена легла рядом с шутом, хотя кровать и не была для этого предназначена. Ничего. Тем более что он сразу завозился во сне, отодвигаясь, обнимая ее. Вот так будет лучше. Лучше…

* * *

Они были подавлены, что называется, не в себе, даже жизнерадостный Милит, даже уравновешенный Маркус. Следы вмешательства крабберов не исчезали, и, хотя Лиасс уверял, что это пройдет, Лена очень тревожилась, потому что видеть в таком состоянии Маркуса ей еще не доводилось. Шут изо всех сил отгораживался от нее, а ломиться силой Лена не хотела. Он уверял, что ему достаточно одного ее присутствия, потому что оно доказывает, что все позади, что он уже поумнел и никогда больше… Примерно то же говорил и Милит: все в прошлом, ну оживились воспоминания, ну так Лена с шутом его как раз и спасли от той участи, дай только немного времени, это отступит туда, где и положено быть прошлому. Маркус ничего не говорил и позволял ей все что угодно. Лена осторожно прикоснулась к его сознанию, он и не заметил, а Лена поняла, что помочь ему ничем не сможет, что опять – только время. Маркус ни о чем особенно не думал и даже не вспоминал, он погрузился в свое тогдашнее состояние и изо всех сил с ним боролся, понимая, что это ненормально, что с тех пор минуло полтора века, что в его памяти должна быть жизнь Эвианы и малышки Эви, а не его страдания из-за их смерти.

Гарвин не просил снять браслет. Иногда Лена ловила его на том, как он задумчиво разглядывал сияющий металл, крутил его на запястье, явно прикидывая, что будет, если его вовсе никогда не снимать. С одной стороны, в случае возвращения с ним без проблем справится любой из спутников, и может быть даже Гару, а с другой – им, включая Гару, не просто пешеход-носильщик нужен, а действительно сильный маг, и как решить эту дилемму, он не знал. Лена поклялась Лиассу, что не стронется с места, пока у всех – у всех - это не пройдет или хотя бы не станет незначительным. Почему на нее не подействовала магия крабберов или что это там у них такое? Если бы она не ушла, и ее съели бы, просто по голове стукнули без всякой магии, реального сопротивления она все равно не могла бы оказать, но неужели ж она и правда настолько невосприимчива к враждебной магии? Ну почему они – восприимчивы… Даже великий маг Гарвин…

Лена и вообразить не могла, каким образом она способна справиться с Корином. Перевоспитанию такие упертые граждане не поддаются даже в очень плохих книжках, лечению… ну разве что на уровне лоботомии, его и шоковая терапия не возьмет, тем более что Лена не психиатр. От полной безвыходности становилось холодно и грустно, хотя безвыходностью это называть не стоило. Действительно можно побродить по знакомым мирам, ведь их уже столько было, что… нет, не забылись. Лена была уверена, что при необходимости или просто при желании вспомнит любой и попадет тоже в любой. Корректировать Путь Странницы! Оригинально. Ну сколько миров, настолько злых? Много. Когда она пыталась вырваться после встречи с каменным монстром, миры были не самые привлекательные. Либо стихия там буйствовала, либо голодные динозавры ходили, либо вполне человеческого облика создания целились в них из луков да арбалетов, либо создания ими не интересовались, зато были вполне нечеловеческими и активно уничтожали друг друга, не особенно оглядываясь по сторонам.

Но есть мир Олега, мир Дарта, есть Кадиния и вероятность застать там серого кардинала Брона, есть эльфийский рай, есть мир короля, сжигающего на кострах эльфов просто в силу производственной необходимости… При желании можно очень захотеть встретиться с какой-нибудь Странницей и попросить у нее дружеского совета или просто попросить показать дорогу в какой-нибудь незнакомый мир. Разумеется, только после того как кончится массовая депрессия у нее спутников… и особенно у Гарвина. Брать с собой браслет она не собиралась, а надевать его на руку друга – тем более.

Шут старался все время быть рядом с ней, искал ее руку, ловил взгляд, ждал улыбки, явно, хоть и бессловно просил прощения за тот безумный год… Он просил прощения у нее – за то, что этот год стал самым плохим временем его жизни. И разве можно его переубедить?

Маркус тоже расставался с ней неохотно, разве что на ночь, когда укладывался в своей комнате. Милит нарушил традицию – жил не с матерью и сыном, как прежде, а притащил кровать в комнату Маркуса, а на кровати шута там же спал Гарвин. Правда, этого пришлось еще и уговаривать. Вот Гарвин боялся быть в тягость, боялся сорваться, боялся всего на свете и прежде всего самого себя. Лена спросила Лиасса, как снимается браслет, а тот отказался говорить. Рано, мол. Ну какое рано! Нельзя Гарвина надолго лишать магии. Он уже почти перестал есть, заметно похудел и осунулся.

Зато спутники были единодушны: снять к чертовой матери. Милит вроде знал, как это делается, но, раз попробовав, целый час баюкал руку и больше не пытался, а у Маркуса и Лены ничего не получалось.

Тауларм был для них островком безопасности во Вселенной. Отдых. Дом. Как еще назвать место, где тебе рады, где тебя ждут, о которой ты скучаешь и куда непременно возвращаешься? Дом. Дом для двух эльфов Трехмирья, бродяги-проводника, бродяги-шута и сибирячки, которая и вовсе называется Странница… Новосибирск почти не вспоминался.

Сидя на скамейке-качелях в парке на берегу, Лена пристроила голову на плече шута. Река блестела, и она прикрыла глаза. Маркус, прислонившись к опоре этого сооружения, ритмично покачивал скамейку. Чем они смазывают все шарниры? Лена ни разу не слышала, чтобы скрипела дверь или вообще хоть что-то. Эльфы работали на набережной, перекрикивались, пели… Далеко не все были особенно музыкальны и их разговор порой больше был похож на песню, чем собственно песня. Все равно. Хорошо. На коленях Лены стояла корзиночка с крупной земляникой, от корзиночки шел одуряющий запах, ну а о вкусе ягоды и говорить не хотелось. Даже Маркус, перегнувшись через шута, набирал горсть и забрасывал потом с рот по одной.

– А вот это и есть счастье, наверное, – вдруг сказал он. Шут удивленно посмотрел, но не потому, что не согласился, а потому, что Маркус не склонен был к разного рода обобщениям. – Ну… то есть… Когда ты ничего больше уже не хочешь и полностью удовлетворен жизнью. Я понимаю, что это ненадолго, что зачешется скоро, засвербит, но ведь и это – счастье. Ну и пусть этот чокнутый путается под ногами. Справимся. Я ведь даже не знаю, почему мне не хотелось его убивать. Ведь мог. Я точно знаю – мог.

– Пожалел, – пожал плечами шут. – Я думаю, пожалел. Он ведь не знает такого простого счастья.

– Да я вроде не сильно жалостливый, – удивился Маркус.

– Зато справедливый, – заявила Лена, и спорить с этим никто не стал. Маркус нагреб еще земляники, слизнул потекший по ладони сок. А в Лену уже не лезло. Откуда взялась корзинка? Собственно, откуда брались все вкусности на ее столе? Эльфам нравилось ее угощать. Ей нравилось печь им незатейливые тортики и печенье. Им всем нравилось быть вместе и заботиться друг о друге. Лена даже тешила себя мыслью, что все это не потому, что она Аиллена, Дарующая жизнь, а просто замечательная баба Лена Карелина… Свою фамилию она повторяла часто, потому что боялась забыть. У эльфов не было фамилий. Если требовалось уточнение, то уточняли: сын того-то. Кайл, сын Милита. Гарвин, сын Лиасса. Лиасс был в единственном числе. В честь Милита ребенка назвать было можно. В честь Лиасса, вероятно, тоже можно, но никто не называл. При этом в магию имен эльфы не верили. Имя – оно имя и есть. Чтоб называть. И не путать.