Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду

тут еда осталась, хочешь?

– Хочу. Я это тоже люблю. Рад видеть тебя, Гарвин. Маркус, да заходи, не стесняйся. И Милита тащи. Не чужие же мы. Пусть Гарвин ему объяснит, что вовсе на него не сердится.

– А за что? – изумился Гарвин. – За что бы я на тебя сердился, Милит? За то, что ты умнее Аиллены и никаких историй устраивать не стал? Ты же эльф, Милит, должен понимать, что легкая смерть предпочтительнее медленного умирания.

– Я вот не эльф, – сообщил Маркус, – но это и я понимаю. Суть не в том. Милит в противоречиях весь. А ему думать трудно, у него от этого голова болит.

– Тебе легко, – проворчал Милит, – ты тоже вообще-то солдат.

– А я и не думаю, – засмеялся Маркус. – Мне легче, я не маг, потому всякие ваши тонкости меня не волнуют и не касаются. Я знаю, что Гарвин…

– Смешно, – перебил Гарвин. – Я не знаю, а ты знаешь?

– Именно, – не смутился Маркус, запихивая в рот половину булочки. – Это вы начинаете рассуждать, что будет, ежели магия возьмет верх и тра-ля-ля. А над человеком – ну или эльфом – ничто верх не возьмет, пока сам человек, или эльф, того не захочет. Да ты просто себе глотку перережешь, если вдруг поймешь, что с тобой что-то не так.

– А почему так плохо, если магия возьмет верх? – поинтересовался шут. – Потому что никто не пробовал? Никто не знает, чем это может кончиться? А кто знал, чем может кончиться знакомство с Леной? А?

– Я не боюсь магии, – пожал плечами Гарвин. – Я себя боюсь. Наверное, мне стоит рассказать вам кое-что, просто не хочется… Но я расскажу. Аиллена вот уже знает… а Владыка нет, это я для тебя, Милит. Я не самый обыкновенный эльф.

– Ага, – кивнул Маркус, доедая булочку. – Вкусно-то как. А еще попросить можно, как думаете? Ты, Гарвин, эльф-некромант.

– Я и до того был не самый обычный.

– Конечно, – согласился шут, – потому что всякий пророк необычен, особенно тот, кто скрывает свой дар. И не говорит о своих видениях.

– Пророк? – обалдел Милит. – То есть не случайные видения…

– Видения всегда случайные, – проворчал Гарвин. – Даже если их много и они сбываются… Вы мне сказать-то дадите?

– Говори, – разрешил шут. – Хотя мне все равно, обычный ты или необычный. Ты все равно… ну как бы брат мне. И Маркусу. А Милиту – нет, не брат. Дядя.

Гарвин покачал головой и свободной рукой погладил запястье Лены, словно благодарил… или предупреждал о чем-то.

– Я был связан с братом, с женой, с детьми, – подчеркнуто спокойно сообщил он. Милит подавился. – Ты правильно понял, Милит. Я был связан с ними, когда они умирали. Связь порвалась, только когда они умерли. Вам часто попадались люди или эльфы, которые… ну, считай, умерли?

– Мне – второй раз, – хмыкнул Маркус. – Вот Милит был первым.

Милит возразил:

– Это совсем не так. Не то.

– А Лена на что? – безмятежно спросил шут. – Или я был неправ, когда говорил, что ее Свет очистил тебя?

– Рош! – возмутилась Лена. – Ты же в это не веришь!

– Почему? – опешил шут. – Как это – не верю? Я ж не могу врать, Лена…. Все равно не могу. Тебе – врать? Ты изменила нас всех, даже Владыку.

Гарвин усмехнулся. Нет, они не могут всерьез.

– Свет, не свет, – практично заметил Маркус, – но конечно, изменила. Ты меня вспомни в первое время. Я разве такой был? Да и Рош тоже… хотя он изменился меньше всех. Он, наверное, и так тебе соответствовал.

– Ну-ну, – саркастично согласилась Лена, – пришла такая обычная тетка и давай подгонять под себя не самых заурядных людей и эльфов.

– Да нет. Мы сами подгонялись под тебя. Не без удовольствия. Делиена, я и не знаю, почему так, но это правда. Не веришь? Ну и не надо. Главное, что мы верим.

– И у вас один смысл жизни – обо мне заботиться.

– Ну да. А что?

– Вы дураки! – объявила она. – Все.

– Все. А если я пойду булочек еще попрошу? Кто хочет?

– Я! – дружно сказали все.

* * *

Лена не пыталась сдвинуть их с этой дурацкой мысли. Бесполезно было, потому что они на ней и не зацикливались. Были внутренне глубоко убеждены. Утром восходит солнце, зимой идет снег, Лена оказывает благотворное влияние на окружающих, особенно на тех, кто все время рядом. С шутом они это, конечно, обсуждали, потому что с ним она готова была говорить вообще обо всем. И, наверное, потому, что он умел убедить ее в своей правоте.

– Я и не утверждал никогда, что ты великая женщина, – рассудительно сказал он. – И не буду. Ты действительно такая обыкновенная, что это еще лучше. Ты делаешь то, что считаешь правильным, и это оказывается правильным… Может, и правда, потому что в твоем мире другие правила и представления, до которых мы еще не доросли. А может, и нет. Наверное… даже наверняка многие думают так, как ты. Но разве делают все?

– Рош, да просто дело случая, что я могу что-то сделать.

– Ну да. Только не все, кто может, делают. Даже если думают так же, как ты.

– Откуда ты знаешь?

– Странницы. Насмотрелся уже. Они разве делают? А могут то же самое. Ну пусть и поменьше, но могут. Только не делают. Ничего. Даже по мелочи. Боятся. Ты тоже боишься, я знаю, но делаешь. Как начала с меня, так остановиться и не можешь. И знаешь, что еще хорошо, по-моему? Ты не пытаешься облагодетельствовать всех, понемножку помочь всем – ну удачи желаешь или хорошего урожая, а всерьез помогаешь немногим. Нам. Владыке. Родагу. Дарту. Ты выбираешь тех, кому хочешь помочь.

– Всем помочь невозможно.

– Именно. И придя к этой мысли, Странницы перестали помогать и немногим. Они даже силу свою контролируют, когда с мужчиной ложатся. Вот скажи, зачем вообще ложиться, если контролировать, а?

– Вот этого не знаю, – чистосердечно призналась Лена. – А ты все еще думаешь о том, что используешь меня?

– Нет.

– Ладно, я иначе сформулирую. Ты все еще думаешь, что так привязан ко мне только потому, что я даю тебе силу? Ага, молчишь…

– Лена, я…

– Вот теперь слушай меня внимательно, Рош Винор. Я знаю, что ты чувствуешь. Лучше, чем знаешь ты сам. Так вот – это не так. Я даю тебе силу, но ты мне ее возвращаешь. Это и есть наш океан.

Сине-серые глаза засияли. Шут ничего не сказал, просто обнял, прижал к плечу ее голову, даже в маковку, как обычно, не поцеловал, но сердце билось – Лена толчки чувствовала. Поверил. Наконец-то поверил – в себя. А Лена уж и не помнила, когда зародилась в ней эта убежденность. Шут сомневался по своей давней привычке сомневаться во всем, докапываться до истины и, хотя понимал, что попросту, без