Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду

солнце с неохотой уползло за горизонт окончательно. И внутри было не хуже, хотя, надо признать, большая комната имела совершенно нежилой вид. Но та же резьба, изящная, ненавязчивая, выдержанная в одном стиле, покрывала стены и изнутри.

– Ты мастер, – уважительно произнес шут. Олег пожал плечами:

– Я подмастерье. Это все работа старшего брата. Посади ее сюда, Милит… я, кажется, еще не забыл ваших имен. Ей здесь будет удобно. Устраивайтесь. Я принесу вино и еду. Вы голодны?

– Если у тебя найдется мясо, – жалобно сказал Маркус.

– Свежего нет, но имеется отличная колбаса, – усмехнулся эльф. – Сейчас принесу.

Они расселись, причем шут, конечно, на полу возле Лены, вещи свалили в угол, Маркус и Милит отстегнули мечи, шут прислонил лук к стене. Вернулся Олег, и после некоторой суеты и продолжительного жевания они наконец смогли поговорить. Смогли не значит начали. Они еще долго сидели, искоса поглядывая друг на друга, но Лена молчала, и молчали остальные. Не выдержал, конечно, Гарвин… то есть взял на себя неприятное.

– Война, надо полагать, кончилась?

– Кончилась, – кивнул Олег.

– Ты выжил, – одобрительно произнес Милит. Олег опустил глаза.

– Нет. Не просто выжил. Меня спасла ты, Аиллена.

Лена подавилась вином, закашлялась, и Маркус с удовольствием поколотил ее по спине.

– Расскажи, – потребовал Гарвин. – И не пугай ее.

Олег посмотрел на него, потом перевел взгляд на Лену.

– Нет! – рявкнул Гарвин, испугав не только Лену. Она не сразу поняла, к кому это «нет» относится, а потом благодарно улыбнулась ему. Ей нельзя было смотреть в глаза Олега. И правда нельзя. Слабость еще не прошла. – Я не тебе, брат. Ты продолжай, пожалуйста.

Война кончилась давно. Она и правда начала гаснуть, когда Лена пришла в этот мир и начала разговаривать с людьми и эльфами. Она-то считала, что это и без нее случилось, но здешние обитатели, естественно, были уверены, что войну погасила именно Светлая. Дурачье. Она не примирила их. Она не доказала людям, что эльфы такие же, а эльфам – что люди такие же. Они просто устали воевать, а безумия Трехмирья или планомерного уничтожения иных рас, как в недавно покинутом мире, здесь не было. Жили десятилетиями рядом, неприязненно косились друг на друга, потом кто-то кого-то ударил, кто-то кого-то убил, кто-то кому-то ответил, и постарался при этом Корин Умо с братиками или только потом появился, все равно – и понеслось, и катилось долго, без малого два года. Потом пришла она. Через шесть месяцев война кончилась. На очень хороших для эльфов условиях. Действительно, хороших. Все возвращалось на круги своя, все возвращались домой с полной и абсолютной амнистией. Все. Кроме вожаков. Такое условие выставили люди, и эльфы без особенного сопротивления его приняли. А принимали, естественно, вожаки. Эльфы не выдавали своих, так что вожакам пришлось сбегать от своих отрядов. Ну что, дорогуша, опять удивляешься легкому отношению эльфов к смерти? Не удивляешься? Говорили же – привыкнешь. Продолжай, Олег, мы так, о своем… Значит, пришли вы добровольно на эшафот…

Пришли они добровольно на виселицу. Пешком, безоружные. Собирались в столице, приходили прямо к тюрьме, а когда все собрались – эльфы точно знали, что все, а люди им поверили, так вот, когда собрались все, привели их, как положено на площадь. Нет, немного. Ну, несколько сотен, может быть. И тех, похоже, настоятельно просили прийти, как-то неприлично устраивать Нюрнбергский процесс без зрителей. И тут король спросил, с кем из них разговаривала Светлая. Олег, естественно, признался, два раза все равно не повесят. Король расспросил: как говорили, о чем, что Светлая сказала, что эльф ответил… Ну уж тут скрывать и вовсе было нечего, так что народу пришлось помокнуть, пока Олег отчитывался о встрече. Летом было дело, дожди шли, теплые добрые дожди.

И король его помиловал. Как отмеченного Светлой. Вот так и объяснил, и никто ни возмущаться не стал, ни возражать. И даже позволил забрать с собой еще одного – по выбору. Олег не стал требовать, чтоб его повесили, потому что это было бы совсем уж глупо, да и еще одного от смерти избавить – разве плохо? Нет, он выбрал не самого достойного, он выбрал самого молодого, еще моложе, чем сам Олег. Эльфы поняли. Вот и пришлось им подождать, пока все закончится, а потом уходить из города… через эту небольшую толпу. Люди расступались, чтобы их пропустить, ни камнями не кидались, ни свистели вслед, только смотрели… так смотрели… Без ненависти. Нет, не с презрением. Устало. Понимающе. Люди – на эльфа. Понимающе. Так что все хорошо вроде бы. Король слово сдержал: никого не преследовали, никого больше не наказали. Была пара случаев самосуда, ну так стража быстро разобралась. У многих кто-то погиб, многим хотелось бы отомстить, и что – по новой? Да и охотников до конца дней киркой на рудниках махать было маловато. Все проходит… Даже вражда.

Лена все же посмотрела ему в глаза. Не могла не посмотреть

Что ты сделала с моим миром, Аиллена Светлая? Что ты сделала со мной? Ты подарила жизнь и мне. Только зачем она мне, Аиллена? Что я теперь? Ты подарила жизнь всем, кто не был убит. Но война кончилась, древние боги, война кончилась… Кровь не льется больше, не вешают эльфов на деревьях целыми семьями, не проходят эльфы через деревни, не оставляя никого… Ты спасла мой мир. Не знаю от чего, знаю, что спасла. Но что ты сделала со мной? Почему я, Олег, которого люди не просто так прозвали Грозным, шел через толпу и не чувствовал их ненависти? Почему я не ненавидел их? Почему я все время думаю о детях, которых убил?

Я не могу жить с эльфами. Я уже не Олег. Ты подарила мне жизнь – или убила меня. То, ради чего я жил, оказалось бессмысленно. Они не ненавидят меня. И я не могу ненавидеть их.

И я не могу жить с людьми. Они забыли, что я убивал их, но я не забыл.

Меня сломала не война, Аиллена. Меня сломал мир.

– Что ты делаешь? – возмутился Милит, потому что Гарвин едва не вытряс из Лены душу. А у Олега глаза на лоб вылезли. Гарвин огрызнулся по-эльфийски, и Лена поняла аж два слова: «она» и «нельзя». Очень содержательно, хотя бы потому что ясно: ей нельзя. Ей и вправду нельзя. Голова кружилась, словно она выпила стакан водки, а не немного легкого вина. Резьба на деревянных панелях складывалась в странные рисунки, от которых хотелось плакать. Может быть, магия Гарвина угробила ее собственную магию-силу-энергию? Но ведь тогда можно будет поселиться где-то в глуши… или в относительной глуши. С шутом и Гару. И теми, кто захочет. Маркус захочет: привык, привязался, не в служении тут дело, просто он ее любит, все равно, как сестру, как дочь, как друга. Она не Странница для Проводника, не Аиллена и не мифическая Приносящая надежду, она Ленка Карелина, хотя он старательно называет ее Делиена и только в минуты крайнего волнения говорит «Лена»… А ему можно. Им всем можно, даже Милиту, потому что для Милита и Гарвина Лена – это та самая мифическая…

Шут обнимал ее, и от его рук шло умиротворяющее тепло. Олег был встревожен. Вот и славно. Хоть вышел из этого перманентного состояния горечи. Мир его, видите ли, сломал. Люди его, видите ли, камнями не забрасывали. Люди его, видите ли, жалели… Ну да, эльфа жалость со стороны людей доведет до потери себя. Бедняга. Ничего. К миру привыкнуть легче. Однако почему он сломался, он был ведь не просто вояка, которого достали придирки людей, и он начал мстить, он был своего рода лидером, идеологом, несмотря на свою невероятную для такой роли молодость. Он был настолько убежден в необходимости войны – и прекрасно знал, что проиграет. Вот и проиграл. Самого себя.

Здесь они пробыли довольно долго – отдыхали, набирались сил. Так сказал утомленный бездельем на первобытном острове Милит. Здесь можно было ходить на охоту, можно было за несколько часов дойти до поселения эльфов или, в другую сторону, до поселения людей, и именно это спутники и делали. По очереди. С Леной непременно оставался один из магов в компании одного не-мага. То есть Милит с Маркусом или Гарвин с шутом. Или в другом сочетании. Олега, который, по мнению эльфов, был не слабым магом, это немного обижало, пока Маркус не рассказал ему об их проблемах в лице братьев Умо и их неведомого покровителя.

Как выяснилось, жил Олег все-таки не один. На его попечении был эльф, инвалид, выживший после казни: люди, взяв его после боя живым, отрубили ему ноги и выжгли глаза. Он, как и всякий эльф, добросовестно намеревался умереть, да не вышло: подобрали его, перевязали, вылечили. Он не знал кто,