мог бы посмотреть сейчас на них.
— Хорошо, — сказала она, — но он же опять выйдет. На этот раз — пронесло, а потом?
— Значит, ему нельзя выходить.
— Как вы его удержите?
— Очень просто. Спрячу брюки.
— Что?!
— Простые методы — лучше всего.
Кэй помолчала.
— Это мысль, — признала она. — А он ваши не возьмет?
— Где? Я уеду в Патни, к дяде. Его можно вынести дня два, а меня… ну, как-нибудь вынесет. Вы переедете сюда. Вернее, так: я увожу вещи Биффа, вы идете, складываете свои, потом я заезжаю за вами, везу в ресторан. Там мы кое о чем поговорим. Вопросы есть?
— Нет. Вы все предусмотрели?
— Надеюсь. Теперь о брюках. У Биффа две пары, он — не Бреммел. [61] По его словам, из Парижа он вылетел в чем был, а тут купил еще одни, дешевые. Взять это все нетрудно. Видимо, зайдете вы, у вас походка легче. Можете его не разбудить?
— Его ничто сейчас не разбудит.
— Ну, с Богом. Почему вы на меня так смотрите?
— Я думаю, всегда ли вы так мудры.
— Грубо говоря, всегда.
— И еще я думаю, почему вы расплылись, как Чеширский кот.
— А, вы заметили тонкую улыбку? Я представил себе, как ваш Генри придет с мамашей и вас не застанет. Вероятно, поднимет брови. Да, вероятно.
Генри поднял брови раньше, вчера, когда позвонил невесте, чтобы сообщить ей, что леди Блейк- Сомерсет предпочла другой ресторан. Звонил он на службу, и там сказали, что Кэй вылетела в Лондон.
Сообщив начальству, что у него — острый приступ невралгии, молодой дипломат выпил кофе, съел немного джему и поспешил в аэропорт Орли. Как и Отелло, он очень волновался.
Глава VIII
Лорд Тилбери, как обычно, пришел незадолго до десяти и принялся за работу, но — против обычая — работать не смог. Отпустив Гвендолен на ее место, он барабанил пальцами по промокашке, ибо ожидал сводок от Пилбема.
Через очень долгое время зазвонил телефон.
— Тилбери?
— Лорд Тилбери у телефона, — отвечал этот лорд, опасаясь, как бы недавний подчиненный не назвал его Джорджем. — Да, Пилбем? Какие новости?
— Все к собакам, — сказал Перси. — Ничего не понимаю. Мерфи говорит, насосался, как скотина, но я сейчас звонил, он дома. А не в полиции, — мрачно прибавил он, и будешь мрачным, когда уплыли две тысячи, хотя гораздо хуже, когда уплывают десять миллионов.
Лорд Тилбери, находившийся в той ситуации, которую мы описали последней, испытал невыносимую боль. Буркнув «Ну, вот!..», он повесил трубку и нескоро обрел хотя бы относительное спокойствие. Как многие мужчины, пребывающие в унынии, он жаждал женской заботы, и, приоткрыв дверь, сказал:
— Мисс Гиббз…
— Да, лорд Тилбери?
— Я… э… знаете, так, подумалось… мдэ… вы не сходите со мной в ресторан?
Прекрасное лицо осветилось радостью, но тут же и угасло.
— О, лорд Тилбери, с удовольствием, но вы пригласили мистера Льюэллина!
Если бы здесь не было дамы, первый виконт, как говорится, выразился бы. Он совершенно забыл о предстоящей встрече.
— Завтра он улетает в Рим, — дополнила Гвендолен. — Сегодня зайдет в полвторого.
День был жаркий, но лорда зазнобило. Мысль о том, что глава кинокорпорации зайдет и никого не застанет, способна вогнать в трепет. Если тебе принадлежат утренняя, вечерняя и воскресная газеты, а также четыре журнала, ты не вправе оскорблять того, кто может пустить на рекламу тысячи фунтов. Газетный магнат знал, что киношный магнат — обидчив.
— Спасибо, — искренне сказал он, — спасибо, что напомнили. Как-нибудь в другой раз, а?
— О, конечно, лорд Тилбери!
— А как поживает Персиваль Рандольф?
— Кто? А, Брюква!
— Брюква?
— Я его так зову. Он на брюкву похож, такой круглый.
— Ага, ага. Понимаю. Очень разумно.
Несмотря на неудачу, лорд Тилбери был доволен. Ухаживание явно продвинулось. Он дарил цветы, конфеты, бульдога (все-таки — не Брюкву), а теперь пригласил в ресторан. Поистине, осталось только объясниться.
Дожидаясь звонка и надеясь, что Льюэллин сообщит, как вывихнул ногу, он звонка дождался, но это был не Льюэллин (тот принимал ванну, готовясь к визиту), а Перси Пилбем.
— Тилбери?
— Лорд Тилбери у телефона.
— Мерфи только что ушел.
— Дэ? — без должного интереса откликнулся первый виконт.
— И знаете, что он сказал? Один американский газетчик говорил ему, что ваш братец — чистый псих. Опротестовать завещание не думали?
— Думал, но поверенный отговорил. Нет доказательств.
— Вы послушайте Мерфи!
Лорд Тилбери ощутил, что Пилбем достоин всякого уважения.
— А? — сказал он. — Да? Ну, что, что?
— Не бормочите, Тилбери. Я ничего не понял.
— Что говорит ваш Мерфи?
— Такой Биллингсли…
— Неважно. Что он
— Этот Биллингсли, он из газеты, хотел взять интервью. Ну, написал, а братец ваш и ответь красным мелом.
— Чем?
— Красным мелом. Каждое слово обведено синеньким. Как Хаймен Кеплен.
— Кто?
— Ладно, неважно. Пригласил его пообедать, и ел наоборот.
— Что?
— Задом наперед. Начали с кофе и сигар, портвейн, суфле, потом — телячья отбивная, а кончили аперитивом. Биллингсли чуть не умер. Интервью взять не удалось, старый псих — то есть ваш братец — ставил пластинки. Особенно он любил Дороти Шей. «Песнь горней девы» слушал шестнадцать раз, начал семнадцатый.
Трубка задрожала в руке у лорда. Он и не надеялся на такой подарок.
— Да если это рассказать присяжным…
— Вот именно. Мало того, за отбивной ваш братец сказал, что он — последователь Чарльза Форта.
