В чреве кита

дней назад, – продолжал он наставительным тоном, – появилось известие о семье, состоящей из отца и двух детей. Они жили в одной квартире, но, кажется, только старший сын работал. Однажды вечером они заспорили из-за того, какой канал смотреть, и старший сын, недовольный тем, что ему не дали смотреть любимую программу (ему казалось, что он имеет право выбора, поскольку он один приносил домой деньги), выкинул младшего из окна столовой, отделенной от земли пятью этажами. Только поднятая соседями тревога и приезд полиции помешали ему выкинуть также и отца.

Он выдержал театральную паузу, явно с намерением удержать внимание аудитории.

– И пусть потом апологеты сегодняшнего дня говорят, что от телевидения нет никакого вреда, – продолжил он, будто застав кого-то конкретного на месте преступления. – А теперь скажите мне, какие мысли вам приходят в голову после этой прискорбной истории?

Теперь настала очередь парикмахера, обслуживающего философа, искать мой взгляд в зеркале; подмигнув мне, он ответил:

– Следует крепко подумать, прежде чем соглашаться идти работать.

Кто-то – видимо, – тот, что и прежде, – с трудом сдержал смешок. Один из клиентов набрался смелости:

– То, что в доме надо иметь по крайней мере два телевизора.

В ответ раздался единодушный хохот.

– Возможен и такой подход к делу, – неохотно согласился философ и упрямо продолжил: – Тем не менее позвольте мне добавить к вашим замечаниям еще одно, возможно, более точное. Подумайте вот о чем: несколько лет назад, не так давно, люди убивали из-за идеалов, из-за страсти, из-за ревности; теперь же, напротив, убивают из-за пульта дистанционного управления. Вам не кажется, что эта деталь лучше прочей статистики являет приметы времени?

И вот тогда, в каком-то моментальном озарении, иа меня снизошло понимание. «Клаудия», – подумал я. Мне даже было странно, что до того момента я не осознавал столь очевидных вещей, а ведь все казалось неоспоримо ясным.

Я встал и прямыми неспешными шагами, выдававшими охватившую меня неизбывную тоску и жажду деятельности, вышел, не обращая внимания на доносящиеся вслед комментарии.

– Послушайте, куда вы? – спросил один из парикмахеров. – Сейчас, осталась одна минута.

А другой посетовал:

– Вот так и случается, когда стрижешь кого ни попадя.

11

У меня не был записан адрес Клаудии, и я не помнил его. Единственное, что я сохранил в памяти, – это короткая горбатая улочка, параллельная улице Республики Аргентины, прямо под Путжет, заканчивающаяся то ли лесом, то ли пустырем, то ли парком, и еще там было какое-то здание красного кирпича с привратницкой и большим застекленным холлом. Несмотря на это, я надеялся, что моя память, пришпоренная необходимостью, сразу же выведет меня к нужному месту. Я ошибся.

Таксист высадил меня на площади Лессепс. Я быстро зашагал вверх по улице Республики Аргентины, поглядывая в разные стороны и ничего не узнавая или, может, ничего не видя. Когда я очнулся, улица Республики Аргентины уже закончилась, и я оказался рядом со станцией метро Валькарка, на бульваре с газонами и скамейками: слева возвышалась Путжет, справа внизу простирался район Валькарка. Темнело, небо затягивали плотные серые облака. Я пошел той же дорогой обратно, в надежде сориентироваться старательно вглядываясь в окружающие детали и названия улочек, выходящих на улицу Республики Аргентины. Прошел мимо двух малюсеньких переулочков, затем пересек улицы Аграмунт, Травесия, Сципион. На следующем перекрестке мне показалось, что я узнаю булочную, где на прошлой неделе покупал продукты на завтрак; вывеска на углу гласила: «Улица Бальестер». Поскольку название улицы показалось мне знакомым (или я подумал, что оно знакомо), я свернул на нее и пошел в направлении Митре. Дойдя до перекрестка улиц Бальестер и Феррана Пуча, я взглянул вверх, на гору: улица заканчивалась неясным зеленым массивом. Без особой уверенности я подумал: «Это парк». Я несколько раз прошел вдоль по улице Фернана Пуча и вскоре понял, что Клаудия живет не здесь. Тогда я направился вдоль зеленого массива, показавшегося мне четким ориентиром, и дошел до огромных железных ворот тоже зеленого цвета, ведущих в парк, где росли кипарисы, пальмы и папоротники, а из травы вздымались наполовину закопанные гигантские камни. Хотя еще не стемнело, облепленные насекомыми фонари испускали неверный свет, окутывающий мертвенным ореолом силуэт металлической детской горки и вырастающий из земли двойной ряд качелей.

На этот раз я был совершенно уверен. Задыхаясь, в ознобе, с прилипшей к спине, мокрой от пота рубашкой, я бегом спустился вниз по улице и во втором квартале узнал дом; затем, с неким чувством благодарности узнал портье. Он сидел за стеклянным окошечком, одной рукой подпирая подбородок, а другой заполняя кроссворд. Против своей воли, поскольку сознание иногда проделывает с нами странные штуки, я, вместо того, чтобы подумать о чем-нибудь важном, вдруг вспомнил Джерри Льюиса.

Портье бросил на меня скучающе-подозрительный взгляд, встал, вышел из своей будки, открыл дверь холла и, внимательно изучая выпученными глазами стоящего перед ним задыхающегося растрепанного типа, спросил со свойственным ему хамством:

– Куда?

И только тогда я осознал свою ошибку. Я понял, что нетерпение, охватившее меня у дома Клаудии, вызвало временное помрачение рассудка. Было ясно, что следовало бы подождать, пока портье отойдет со своего поста, и тогда попробовать незаметно пробраться внутрь, потому что на связке Клаудии наверняка был дубликат ключа от входной двери. Или, во всяком случае, я мог бы придумать какой-нибудь хороший предлог, объясняющий мое присутствие. Да все, что угодно, но не явиться, как на заклание, беззащитной и потной жертвой перед этим бездушным инквизитором. Подобные мысли и чувства пронеслись в моей голове в один миг; что же до вопроса портье, то я склонился к наиболее простому выходу, а наиболее простым выходом было сказать правду.

– Я не видел ее с выходных, – сообщил мне портье в ответ на мое признание, что я иду к Клаудии.

Новость меня не удивила: она лишь способствовала тому, что мои подозрения превратились в уверенность. Он продолжил:

– Это странно: вчера она должна была выйти на работу, но до сих пор не подает признаков жизни.

С поразившей меня самого быстротой и дерзостью я сымпровизировал:

– Не знаю, она мне звонила сегодня утром и просила полить цветы у нее на террасе.

– Это также очень странно, потому что перед отъездом в отпуск она поручила это мне. – Два гигантских зрачка немигающе уставились на меня, и на миг я ощутил себя голым. – Откуда, вы говорите, она звонила?

В эту минуту мне в голову пришла одна мысль. «Благодарю тебя, Господи! – подумал я, испытывая невероятное облегчение. – Она жива».

– Из Калейи. Она там проводит часть отпуска с родителями. Полагаю, она приезжала поработать в Барселону, а потом вернулась к родителям, чтобы продлить отпуск.

– И речи быть не может, – безжалостно отрезал привратник. – Она все равно должна была сначала зайти сюда за своими вещами. И я бы обязательно ее увидел. Кроме того, – добавил он, окончательно превращая в осколки охватившую меня было надежду, – ее родители сняли дом в Калейе только на август, а сегодня уже второе сентября.

– Ну, тогда не знаю, – улыбнулся я, моментально отброшенный назад в пучину тоски и смущения. – Может… может, она звонила откуда-нибудь еще. Я не очень ее понял. Но я ей пообещал, что прямо сегодня же полью ее Цветы. Вот и пришел…

Привратник недоверчиво почесал кончик носа и с усилием сомкнул губы, спрятав два передних резца, которые секунду спустя, когда его губы разъехались, как жалюзи, снова оказались на виду. Поскольку он так и не мог решиться, пускать меня или нет, то я рукой отодвинул его в сторону со словами:

– С вашего разрешения. На самом деле я немного спешу.

Я быстро зашагал по холлу, как вдруг услышал позади себя:

– Хотите, я поднимусь с вами?

Я резко обернулся.

– Нет, большое спасибо, не беспокойтесь, – проговорил я торопливо. – Я прекрасно справлюсь сам.