– Не морочь мне голову, Игнасио, ради бога! Эту дверь надо открыть, а у нас это может не получиться. А вот у тебя… Я помню, твой отец всегда говорил, что ты лучший слесарь во всей Барселоне.
При этих словах выражение лица Игнасио смягчилось.
– Да, ты же помнишь, каким был папа…
Улыбка исчезла с его губ.
– Хотя, чего уж тут лукавить, – добавил он с наигранной скромностью, любуясь своими длинными изящными пальцами и шевеля ими, словно открывал и закрывал веер, – честно говоря, это занятие было мне не совсем противно.
– Не скромничай, Игнасио, – элегантно польстил ему Марсело.
– Помнится, однажды… – пустился в воспоминания Игнасио.
– Бога ради, Марсело, – встрял я, – не впутывай ты его в это.
– Почему бы тебе не заткнуться, Томас, и не предоставить все мне? – укорил меня Марсело. – Слишком все далеко зашло, а тут еще ты лезешь со своими угрызениями совести.
Игнасио вмешался примирительным тоном:
– Нет, Томас, Марсело прав. Дело в том, что…
Он сделал жест, словно сомневаясь, выдержал паузу, с отчаянием рассматривая свои руки пианиста, неподвижно замершие на столе, и впал в некую задумчивость, но затем, внезапно оживившись, словно ему только что удалось принять безупречное решение, устраивающее всех, добавил, стуча по столу вновь воскресшими к жизни руками:
– Глядите, сделаем так: сейчас вернемся в «Оксфорд», спокойно выпьем по последней рюмочке, немного поболтаем, забудем обо всем, а вы мне дадите пару дней на раздумье.
– Невозможно, – резко отрубил Марсело. – Если делать, то делать немедленно.
– Когда?
– Прямо сейчас.
Игнасио был абсолютно раздавлен непреклонностью Марсело, и на его лицо вновь вернулась страдальческая бледность.
– Ладно, не так уж и надо делать это прямо сейчас, – постарался я сгладить ситуацию, убежденный в том, что Игнасио требуется передышка, чтобы свыкнуться с этой мыслью. – Мы можем перенести все на завтра, правда? В конечном итоге…
– Завтра будет слишком поздно, – отрезал Марсело. – Вы что, совсем не соображаете? Чем дольше мы оттягиваем это дело, тем больше шансов, что семья или полиция заглянет в квартиру, или что соседи учуют запах трупа. Надо делать, и точка!
– Слушай, Марсело, мне, честно говоря, все это кажется преждевременным, – упорствовал Игнасио.
– Преждевременным для чего?
– Не знаю, дружище. Все это так серьезно, и вот так, наспех… Кроме того, Марта меня ждет к ужину.
– Ну так позвони ей и скажи, что не придешь.
– Ну да, – саркастически произнес Игнасио, изо всех сил стараясь снова выдавить из себя улыбку. – Как видно, ты ее совсем не знаешь.
– Конечно же, знаю. Ладно: я сам с ней поговорю.
– Как хочешь. Но тогда мне уже точно никуда не выйти.
– Ну так говори сам.
– Игнасио, пожалуйста, оставь ты все это, – вымолвил я, впадая в отчаяние. – Не обращай на него внимания.
– Да заткнись ты, твою мать!
– Как хотите, – под конец сдался Игнасио, скорее смирившись, нежели согласившись. – Все это мне кажется совершенным безумием, но что с вами делать! Я схожу домой, возьму свои вещи и навру что- нибудь Марте, придумаю по дороге. Во всяком случае, когда я выйду из дома, вы оба ждите меня внизу. Договорились?
– Договорились, – подтвердил Марсело, не скрывая радости, и прежде, чем Игнасио успел пожалеть о своих словах, положил на стол купюру в две тысячи песет и поднялся. – Тогда пошли.
Я, конечно же, чувствовал себя виноватым, и, быть может, поэтому, пока мы выходили из «Яхты», подошел вплотную к Игнасио и так, чтобы Марсело меня не услышал, без особой уверенности прошептал на ухо Игнасио:
– Пожалуйста, не чувствуй себя обязанным, если не хочешь идти. Это моя проблема, и решать ее должен я сам.
Словно не услышав меня, будто говоря сам с собой, Игнасио проворчал:
– Чушь это все по поводу дружбы, приятель!
19
Марсело припарковал машину около киоска на площади Жоакима Фольгера. Выходя из машины, Игнасио произнес:
– Сейчас вернусь.
Двадцать минут и десять выкуренных сигарет спустя мы увидели, как он идет назад через улицу Бальмес.
– Глазам своим не верю, – прошептал Марсело.
Игнасио был одет в очень свободный синий свитер, джинсы, белые кроссовки и синюю куртку; ансамбль завершала черная кепка с козырьком и рекламой автомобильных шин, напечатанной большими белыми буквами. В руке он держал ящик с инструментами.
– Этого нам только не хватало, – вздохнул Марсело. – Вырядился, как шут гороховый.
– Ребята, простите за опоздание, – бодро извинился Игнасио, устраиваясь на заднем сидении.
Мы влились в поток машин, плетущихся по улице Бальмес. Вскоре пришлось встать перед красным сигналом светофора на углу Бальмес и бульвара Сант-Жервасио. Поймав взгляд Игнасио в зеркале заднего вида, Марсело прокомментировал:
– Ты принял меры предосторожности и переоделся, не так ли?
– Я всегда так одеваюсь, когда предстоит какая-нибудь халтурка. Здесь или в Сентельес. Я знаю, что это выглядит немного вызывающе, но дело в том, что…
– Вызывающе? – переспросил Марсело. – Ну что ты, скромнее не бывает.
– Ты правда так думаешь? – сказал Игнасио с подозрением, но все же польщенно. – Честно говоря, я не знаю…
– Да правда, правда! – настаивал Марсело. – Ты мог бы догадаться и для нас что-нибудь подобное принести: тогда бы мы все трое были в униформе и нас схватили бы еще быстрее.
– Не пошел бы ты, Марсело! Мало того, что я согласился пойти с вами… Кроме того, это не моя вина. Единственное, что мне пришло в голову сказать Марте, – это то, что я иду помогать к тебе домой, и она заставила меня надеть все это.
Шаловливая, почти детская улыбка вспыхнула в его глазах: он заговорщически положил руку мне на ключицу и, словно делясь секретом, добавил:
– А кто ее знает, парень: вдруг она мне не поверила и хочет таким образом помешать мне пойти куда- нибудь развлекаться. – Он расхохотался. – Ведь может так быть, правда?
Пораженный присутствием духа Игнасио, или тем, что он так быстро справился со своими страхами и нерешительностью, я улыбнулся, соглашаясь, а Марсело в этот момент проворчал:
– Мы на Виа Лайетана. Я опять на Виа Лайетана.
– У меня от вас голова кругом, – пожаловался Игнасио. – Мы разве не говорили, что нам надо на улицу Республики Аргентины?
Красный свет сменился зеленым. Марсело снова вздохнул, включил первую скорость и тронулся с места. Мы свернули направо по бульвару Сант-Жервасио, проследовали по улице Крайвинкель и оказались на улице Республики Аргентины. Через некоторое время, проехав пару пустынных хорошо освещенных улиц, Марсело остановил машину на углу, неподалеку от призрачного входа в парк; свет фар выхватил из темноты вывеску: «Парк Сант-Жервасио». Оттуда уже можно было различить дом Клаудин.
