«Педро?» – подумал я. И в этот момент меня осенила интуитивная догадка, нет, почти уверенность, что этот усатый тип был не только тем человеком, которого я видел пару дней назад во время обеда в ресторане «Касабланка», но совершенно невероятным образом он являлся и тем мужчиной в теннисном костюме, который был заснят на фоне буколического неба и деревьев вместе с Клаудией и ее сыном на фотографии, стоявшей в ее гостиной. «Не может быть», – вновь подумал я. Я собирался что-нибудь сказать, но вокруг меня звучал адский шум невнятных вопросов, ругательств и объяснений.
– Вам должно быть стыдно, – говорил портье. – В вашем-то возрасте!
– Вы тоже заткнитесь, ко всем чертям! – орал Марсело, уже оправившись от удара. – Томас, совершенно ясно, что кто-то здесь неправ. И опасаюсь, что это мы. Так что почему бы тебе не объяснить нам, какого дьявола здесь творится?
– Уже давно пора, чтобы кто-нибудь сказал что-то членораздельное! – произнес усатый тип, подозрительно посматривая на Игнасио, наконец выпустившего его на волю.
Указывая битой на портье, Игнасио толкнул локтем Марсело и, не теряя бдительности, спросил:
– А это что еще за фрукт?
– Послушай, Томас, – сказала Клаудия, прилагая видимые усилия, чтобы овладеть собой. – Не знаю, зачем ты сюда явился. Ни ты, ни вся эта толпа. И честно тебе скажу: мне даже и не интересно это знать. Но ясно одно: если вы сейчас же отсюда не уберетесь, я вызываю полицию.
– Ха-ха-ха! – с издевкой произнес усатый тип. – Будто бы я сам не вызвал, если бы у тебя работал телефон!
– Не волнуйтесь, сеньор Уседа, – услужливо предложил портье, открывая дверцу лифта. – Я сейчас сам вызову.
– Еще один шаг, и я за себя не ручаюсь, – предостерег его Игнасио, вновь потрясая битой. – Пока я не скажу, никто с места не двинется!
Портье закрыл лифт.
– Спокойно, Игнасио! – произнес Марсело, кладя руку ему на плечо. – Не переживай так.
– Ты не представляешь… Ты не представляешь себе, как я рад тебя видеть, Клаудия! – опять повторил я, весь во власти страха и нервного возбуждения, безуспешно пытаясь собраться. – Я подумал, что ты умерла.
– Умерла? – переспросила Клаудия.
– Я-то знал, что она не умерла, – встрял Игнасио.
– Да, умерла. Я тысячу раз звонил тебе домой, но не застал. И ты не звонила. Я не знал, где ты, не понимал, где ты можешь находиться. Портье заверил меня, что ты не вышла на работу и не можешь быть в Калейе. Что я должен был подумать? Единственное, что мне пришло в голову, что этот козел, твой муж, узнал все про нас и в гневе убил тебя. Это ведь логично, правда? Ты же сама говорила, что он тебе угрожал и ты его боишься… Поэтому мы и пришли.
– Поверить не могу! – высказался усатый тип, когда я собрался к списку оправдательных документов прибавить статейку из газеты. – Сначала врываются в мой дом, дубасят меня, а потом меня же и оскорбляют!
– Насчет дубасить, хочу напомнить, что не мы первые начали, – вступился Марсело.
Игнасио поддакнул:
– Это точно.
– Ах, так это тот придурок, который оставил сообщение на автоответчике? – требовательно спросил тип, приободренный новым оборотом событий. – Да уж, надо, видимо, впасть в полное отчаяние, чтобы связаться с таким уродом.
– Педро, прошу тебя. Хватит.
– А это, выходит… – начал я, указывая на усатого типа. Клаудия закончила фразу с ненавистью в голосе.
– Кто же еще? Конечно, мой муж! – и резко добавила: – Довольно, Томас. Не хочу больше слышать ни единого слова. Последний раз повторяю: или ты сейчас же уходишь вместе со своими друзьями, или я звоню в полицию.
Я собирался что-то сказать, но Марсело взял меня под руку.
– Девушка права, – произнес он. – Кончен бал. Пойдемте отсюда.
Где-то я читал, что есть два типа людей: те, кто умеет сохранить достоинство в любой ситуации, и те, кто не умеет этого делать. Я всегда, с некоторой дозой тщеславия или наивности, питал иллюзию, что отношусь к первому типу; в ту ночь я понял, что, вне всяких сомнений, отношусь ко второму. То ли из-за температуры, мешавшей мне ясно мыслить, то ли из-за накопившегося напряжения, то ли оттого, что я был не в силах осмыслить жестокий контраст между глубочайшей радостью, что Клаудия жива, и глубочайшей грустью, что я ее потерял, я окончательно утратил самообладание: в течение нескольких минут я просил, умолял, заклинал, унижался; однако, вместо того, чтобы получить хотя бы объяснение, как мне казалось, заслуженное, я услышал лишь как Клаудия, принявшая непререкаемое ледяное решение, приказывает мне убираться прочь. Я смутно помню, что Игнасио и Марсело почти волоком впихнули меня в лифт, может, с помощью портье, поехавшего вниз с нами. Пока мы спускались, Марсело и портье продолжали спор, и портье довольно невежливо выпроводил нас из здания.
– Вы должны благодарить бога, что сеньора Уседа так добра, – сказал он. – Я бы лично тут же вызвал полицию и предъявил бы обвинение.
– Иди к черту, говнюк! – в свою очередь попрощался Марсело.
– Ну и история, дружище! – в эйфории комментировал события Игнасио, пока мы шли вверх по улице и искали свою машину в молочном свете фонарей. – Я вам тысячу раз говорил, что девушка не могла погибнуть. Как это погибнуть? Знаешь, Марсело, больше тебе не удастся втянуть меня во что-нибудь подобное… Всякий раз, когда я вспоминаю, во что ты втравил меня с беднягой Робертом в Севилье… В любом случае, в сегодняшней эпопее есть одна непонятная деталь: если девушка – тот самый труп, а усатый – ее муж, то кто этот урод, который пришел вместе с ней?
– Бери, – сказал Марсело, проигнорировав вопрос и вручая ему ключи от машины. – Садись за руль. И будь любезен, выкинь биту в мусорный бачок. Еще не хватает, чтобы ты разбил кому-нибудь голову.
Игнасио махнул битой и, словно нанося удар по мячу или по воображаемому противнику, покрутил ею в воздухе и выбросил в контейнер.
Мы сели в машину. Я скорчился на заднем сиденье. Игнасио сел за руль, а Марсело рядом с ним.
– Ладно, куда едем? – оживленно спросил Игнасио, трогаясь с места, как человек, не желающий смиряться с завершением ночных похождений.
– Куда мы поедем? – переспросил Марсело, чье очевидное раздражение объяснялось, быть может, болью от полученного удара, а может быть, в глубине души, и тем, что к совершенному фарсу свелось возможное приключение, обещавшее хоть немного скрасить его оседлую старость, отравленную мечтами и одиночеством. – В больницу Валь д'Эброн, надо взглянуть, осталось ли что-нибудь от моего плеча.
Я, должно быть, казался абсолютно раздавленным, потому что Игнасио спросил:
– А Томас?
– Томас потерпит и поедет вместе с нами, – отвечал Марсело. – Мы-то из-за него тоже немало потерпели.
– Ну не надо так, дружище, – Игнасио тронулся с места, а затем сказал: – Кроме того, не думай, что я тогда говорил всерьез. Я честно говорю: на самом деле, мне все ужасно понравилось. Хотел бы я, чтобы Марта меня видела. Ух, когда я ей расскажу!.. А ты заметил, как перепугался тот усатый?
Он внезапно затормозил и хлопнул себя ладонью по лбу: – Усраться можно! А ящик с инструментами?
22
Я не выходил из дома три дня. Вначале я даже не поднимался с постели, потому что назревавший целую неделю грипп наконец расцвел пышным цветом: меня постоянно знобило, я обильно потел, а очень высокая температура каким-то образом повлияла на память, всегда несовершенную, корыстную и коварную, размыв границы между сном и явью и погрузив меня в постоянную дурманную полудрему. Однако, несмотря на плачевное состояние моего организма, мой разум, от болезни работающий с исступленной и неясной четкостью, не знал ни минуты покоя. С тех пор, как я оставил позади свои
