По словам Гарвея Хенниката, он был очень доволен.
УБЕЖИЩЕ
Снаружи был летний вечер. Свет из окон домов, расположенных по обеим сторонам улицы, падал на широкие листья дубов и кленов.
Ветерок доносил шум телевизоров, передававших вестерны, детские голоса, просящие попить, и нестройное бренчание на пианино.
Ужин в доме доктора Стоктона был съеден, и его жена Грейс вносила праздничный торт. Гости поднялись из-за стола, захлопали, кто-то присвистнул, а кто-то запел «Happy birthday to you».[6] Остальные подхватили эту песенку.
Билл Стоктон от смущения покрылся румянцем, опустил голову, протестующе вытянул руку, но, в глубине души, он был невероятно счастлив.
Марти Вайс, маленький смуглый впечатлительный человек, владелец обувного магазина на Корт- Стрит, поднялся и провозгласил:
— Речь, док. Давайте произнесем речь!
Билл Стоктон снова вспыхнул.
— Увольте, пожалуйста, вы — сумасшедшие. Этот неожиданный ужин — все, что может вынести мое сердце. Вы хотите потерять своего домашнего лечащего врача?
Раздался смех, потом Джерри Харлоу, высокий крупный мужчина, однокашник Билла по колледжу, встал и поднял стакан.
— Прежде чем Билл задует свечи, — заявил он, — я хочу предложить тост, поскольку ни один день рождения не обходится без традиционного послеобеденного обращения.
Жена Марти Ребекка попыталась усадить его, дергая за пиджак.
Харлоу дотянулся до нее и одарил влажным смачным поцелуем, и все завизжали от смеха. Затем он снова поднял стакан, рукой отмахнулся от Грейс, заявившей, что Билл сначала должен задуть свечи, и обратился к присутствующим.
— Возвращаясь вплотную к нашей теме — чествованию мистера Вильяма Стоктона, который стал на год старше и признает, что ему больше двадцати одного года.
Все снова рассмеялись, а Грейс потянулась обнять своего мужа.
Харлоу повернулся к Биллу Стоктону и улыбнулся. В его улыбке было что-то особенное, поскольку все замолчали.
— Мы организовали эту неожиданную вечеринку, Билл, как очень слабое напоминание о том, что на этой самой улице, именно в этом городе тебя очень любят. Здесь нет ни одного человека, который не звонил бы по ночам как сумасшедший из-за больного ребенка или из-за серьезного ухудшения самочувствия, которое на поверку оказывалось обычным несварением желудка. И ты приходишь сонный, не успев разлепить глаза, со своим допотопным докторским чемоданчиком, не колеблясь ни секунды. И, поскольку эти случаи никогда не появляются в графе оказанных услуг, многие сердца стали биться спокойней, и ты облегчил больше боли, чем я хотел бы испытать, Он улыбнулся, подмигнул людям, с вниманием его слушающим.
— И нет в этой комнате ни одногочеловека, — продолжал он, — который не должен был бы тебе огромный счет за многие месяцы и, я думаю, должен и сейчас.
Все рассмеялись, и Марти Вайс постучал вилкой по рюмке.
— А как насчет стука по ночам? — сказал он. — Мы должны ему и за это.
Джерри Харлоу присоединился к общему смеху и поднял руки.
— О, да, — с улыбкой сказал он. — Хороший доктор должен иметь бомбоубежище. Я думаю, мы простим его за то, что он принимает дальновидные меры, хоть это и сущая мука для всей улицы. Вагонетки с бетоном, стук по ночам и все остальное.
Гости снова рассмеялись, а Билл Стоктон лукаво оглядел их с ножом в руке.
— Вот что я вам всем скажу, — начал он. — Вы не получите торта, пока не кончите болтовню.
— Почему это, Билли? — мягко увещевая, сказала его жена.
— Билл прав, — вставил Марти. — Продолжай, Джерри, пока мы еще трезвые и можем есть.
Харлоу снова поднял свой бокал с вином,
— Тут я и закончу: Когда Грейс сказала, что у тебя день рождения, мы решили все взять в свои руки. И, как маленькому человеку со стороны, дай мне закончить вот так. Выпьем за доктора Вильяма Стоктона, которого я знаю уже больше двадцати лет. За все хорошее, что он сделал людям, за то, что ему сорок четыре года, и за то, чтобы он прожил еще сорок четыре года и оставался таким, каким был всегда. С днем рождения, старый ублюдок!
Он сделал большой глоток, и Ребекка Вайс неожиданно разрыдалась.
— О, боже мой, — вставил Марти. — Речь подходит к концу, начинаются слезы моей женушки.
Билл Стоктон задул свечи и посмотрел насмешливо-сардонически.
— Я не виню ее. Во-первых, неожиданная вечеринка, а я их терпеть не могу, а затем — сентиментальная речь.
Он повернулся к Харлоу, протянул ему руку и продолжил:
— Говоря между нами и Американской Медицинской Ассоциацией, вы приятные соседи, независимо от того, платите по счетам или нет.
Он повернулся, оглядел всех присутствующих и поднял свой стакан.
— Позвольте мне произнести ответный тост, друзья. За моих соседей, с благодарностью за то, что вы таковыми являетесь.
— Аминь, — прошептал Марти Вайс и обратился к своей жене. — И если ты снова заплачешь, я тебя выпорю.
Он придвинулся и поцеловал ее, а Стоктон начал резать торт.
— Эй, пап!
В гостиную вошел сын Стоктона. Это был двенадцатилетний паренек, уменьшенный вариант отца, — Телевизор погас.
Стоктон тревожно махнул рукой.
— Вот те раз, кризис, кризис, кризис! Как бы мир выжил без «Неприкосновенных» и «Сбора черники»?
— Показывали «Стальной час», — серьезно продолжал мальчик, — потом фильм прервали и сделали какое-то дурацкое объявление. Что-то насчет…
Он продолжал говорить, но голос его потонул в смехе Марты Харлоу, которую рассмешило замечание Ребекки. Зато Марти Вайс, ближе всех находившийся к мальчику, стал серьезным.
— Замолчите все! — сказал он резко. Потом обратился к мальчику; — Что ты сказал, Пол?
— По телеку сказали настроить приемники на радиостанцию «Конелрад». Что это значит? Имеет ли это какое-нибудь отношение к…
Он замолчал. Установилась тишина.
— Ты что-нибудь перепутал, Пол, — тихо сказал его отец.
Мальчик покачал головой.
— Я все понял правильно, пап. Именно так они и сказали. Найти канал «Конелрад». И все отключилось.
Джерри Харлоу задыхался.
Всхлипнула женщина. Они вбежали в зал за доктором. Тот включил портативный приемник и мрачно смотрел на него… Через минуту раздался голос диктора.
— Прямое сообщение из Вашингтона, Округ Колумбия. Повторяем. Четыре минуты назад Президент сделал следующее заявление. Цитирую:
