– Сейчас меня поглотят эти двери, и теперь мы встретимся, когда что-нибудь будет позади. Ведь будет же?
– Будет, – как завороженный ответил Леха.
– Прощай, Комарик.
– Прощай, Женька.
Вновь пробивались в вечернем небе габаритные огни самолета. Под крылом темнело и волновалось ночное море. Леха смотрел в иллюминатор.
…Жизнь действительно дается один раз. Какие уж тут шутки. Говорят, после смерти мы повисаем каплями в бесконечных глубинах мироздания и тяготимся своими грехами. Высшая субстанция природы, человек – обречен на вечные муки и одиночество. Смерть не приносит нам ни покоя, ни отдохновения. Жизнь – тем более. Самое страшное, что рядом с тобой висят миллионы таких же капель, и ты не знаешь, кто они. Может, рядом твоя мать, единственная женщина… Мама, мама… Помнишь, как я читал тебе, помнишь?..
«Но вот приходит день и час, когда твоя мать надевает очки. Это очень трудно, потому что отныне тебе все придется решать самому.
Еще вчера она раскатывала тесто на кухне, ты вошел и залюбовался ее нежными и сильными руками, ее прямой спиной, собранными в пучок волосами, в которых до сих пор не замечал седины.
Но вот она надевает очки, обыкновенные, как у всех, и читает на веранде под бронзовым абажуром, перевязанная крест-накрест теплым платком. Все так и было не раз, но сегодня тебя охватывает особое волнение, хочется плакать, ты часто куришь, выходишь, неслышно прикрывая дверь, возвращаешься и смотришь на мать – сзади, сбоку, украдкой, будто невзначай.
За окнами темно, идет дождь, слышно, как ветер перебирает листья в саду и падают на землю тяжелые яблоки.
А в тебе что-то случилось, ты хочешь подойти к матери, обнять ее, сказать: “Не волнуйся, мама, я здесь, твой сын, я не оставлю тебя”.
Но вместо этого выходишь в сад и, подставив лицо дождю, сглатывая тяжелые, непривычно солоноватые капли, как никогда отчетливо понимаешь, что наконец стал взрослым».
Я читал вслух, чтобы лишний раз не видеть, как ты надеваешь очки и терпеливо разбираешь мой адский почерк. Ты ничего не сказала тогда, улыбнулась мягко и печально, как могла улыбаться только ты, и вышла в сад. Через год тебя не стало. Милая моя, единственная, где ты сейчас?
– Ты, Комаров, конечно, считал себя умнее всех?
Капитан – начальник паспортного стола с «противотанковой рожей», как про себя окрестил его Леха, – перебирая документы, философски-издевательски поглядывал на Леху.
– А в чем дело? – занервничал Леха.
– Справочка пришла с твоего прежнего места жительства, – капитан наконец нашел справку, – о том, что ты, Комаров Алексей Юрьевич, был осужден по статье 206, части 2 УК РСФСР таким-то судом, на столько-то и так далее…
– Там еще пометка должна быть, товарищ капитан, что тогда-то, таким-то судом судимость снята и так далее, – принимая тон, сказал Леха.
– И что сия пометка означает?
– Что я такой же, как все, уравненный в правах советский человек.
Капитан достал портсигар, закурил.
– Так вот, – помедлив, обронил он, – свои права человека ты убедительно сможешь доказать по прежнему месту жительства, куда, я думаю, недели через две и отправишься.
– То есть?..
– То есть разрешение на продление прописки ты не получишь.
– Но почему?
– Нам в Москве своих судимых хватает.
– А если я добьюсь?
– Это дело, – по-отечески напутствовал капитан, – как добьешься – приходи, поделись опытом. Я, вероятно, к тому времени уже полковником буду.
Леха помолчал.
– Можно бумагу? – попросил он.
Капитан протянул листок, ручку.
Леха подумал, нарисовал вопросительный знак и вернул листок.
Капитан оценивающе посмотрел на него, подумал и подрисовал под вопросительным знаком цифру «200». Показал издалека.
Леха поднялся.
– В пятницу я до восьми, – предупредил капитан.
В пятницу Леха ждал в приемной начальника паспортного стола.
– А, Комаров, – ободряюще улыбнулся капитан, – заходи. Как настроение?
– Приподнятое.
– Не отпускает Москва?
– Не отпускает.
Капитан выдвинул нижний ящик стола, кивнул: сюда.
– Во вторник явишься к паспортистке – все будет в ажуре.
Леха обогнул стол, оказавшись сбоку от капитана, достал конверт…
Складочка – полная, розоватая под тщательно выбритым затылком, аккуратненькая такая складочка, до отвращения, до рвоты – доконала его.
Еще не отдавая отчета своим действиям, он неожиданно переместился, схватил капитана правой рукой за шею, а левой взял в удушающий замок – так, как когда-то учили его в школе высшего спортивного мастерства. Капитан побагровел, замычал, задыхаясь, открыл рот… Руки беспомощно скользили по Лехиным пальцам… Леха ослабил захват, скомкал конверт и затолкал его в рот капитану.
– Ты прописку эту в ж… себе засунь, сука, – на срывающемся дыхании прошептал он.
И обернувшись в дверях, добавил:
– Не зови никого – стыда не оберешься…
…Участок затерялся в тайге, на берегу стремительной горной реки. Несколько срубов, радиостанция с мачтой, мастерские, приемный пункт драгметалла.
«Урал» остановился у большого сруба с приколоченной дощечкой «Старательская столовая». Леха выпрыгнул из кабины, достал рюкзак.
Подошел невысокий человек.
– Комаров?
– Да.
– Я Новиков Пал Алексеич, начальник участка.
Пожали руки.
– Откуда будешь?
Леха на секунду задумался:
– Из Москвы.
– А к нам какими судьбами?
– Так вышло.
– Инструмент есть?
Леха расстегнул рюкзак, показал горелку, резак, держак, сварочный щиток. Щиток для наглядности нацепил на голову.
Новиков одобрительно кивнул, подозвал коменданта – Определи на постоянный прикол. – И Лехе: – Устройся, пообедай. Вечером выйдешь во вторую смену. Надеюсь, сработаемся.
Леха рассеяно кивнул и пошел за комендантом со сварочным щитком на голове…
«Одесса» – горели над аэропортом огромные неоновые буквы.
У выхода на посадку их встречал огромный лысый человек с необъятным животом. Было человеку за пятьдесят. Они обнялись.
