вожделением шестнадцатилетки он грезил о приключениях, голых девицах, роскошной машине и Оритане без северян. Остальное его пока интересовало постольку поскольку.
— Правду говорят, что твой Фирэ помнит, каким был Оритан до Сдвига полюсов? — спросил развалившийся на траве курсант постарше Саткрона.
— Да, — утираясь рукавом, отозвался Дрэян. — Помнит. Говорит, что люди тогда уважали друг друга, как самих себя, невзирая на цвет волос и оттенок кожи. И не потому что так было предписано этикетом, а именно потому что уважали самих себя…
— Ха! — каркнул Саткрон, опустошая свой стакан. — Это что ж значит — если я не уважаю этих бесцветных выродков человеческого племени, то не уважаю себя?
— Выходит, так, — подтрунивая над ним, согласился Дрэян, заранее зная, как взовьется сейчас этот сопляк.
— А вот я тебе сейчас как смажу по морде, ты!
— Курсант! Ты с кем сейчас разговариваешь?
— Прости, командир. Но ты не прав!
— Задай этот вопрос Фирэ. Но предупреждаю: посмеешь его обидеть — будешь иметь дело со мной.
— Я своих не обижаю. Он же не какой-нибудь поганый аринорец! Да, кстати о поганых аринорцах! Слушай, а что, этот патлатый — он так и сказал, что желал бы нас видеть там в качестве охраны?
— Да. Они строят город в южной части Рэйсатру, недалеко от гор Виэлоро… Относительно недалеко, конечно. Это только на карте они рядом, а так — лететь и лететь. Мне дед рассказал. Там будут нужны военные — следить за порядком, обеспечивать безопасность. Но ты рано радуешься, мы понадобимся там еще нескоро, через несколько лет.
Саткрон прищелкнул языком и мечтательно протянул:
— Эх! А неплохо мы там развернемся!
— Ты доживи еще! — подал голос все тот же лежащий в траве курсант. — С твоим характером оторвут тебе башку в какой-нибудь заварухе и даже имени не спросят.
— Так он и потери не заметит! — вставил кто-то еще, и вся компания за исключением самого Саткрона грохнула раскатистым хохотом, подхваченным эхом гор.
— Он что-то сказал про сиськи? — медленно опуская руку на свои ножны, спросил Саткрон Дрэяна.
— А что, уже растут? — разошелся все тот же курсант и, привстав, сделал вид, что внимательно разглядывает мундир приятеля. — Да вроде пока не видно.
Последовавший за тем хохот наверняка устроил обвал в горах.
— Убью! — взревел Саткрон и, обнажив стилет, рванулся вперед, на обидчика, который тоже вскочил на ноги.
Дрэян успел повалить его на землю, пережать запястье и вышибить оружие из руки.
— Всё! Довольно! Заткнитесь оба!
— Ладно, извини, Сат.
— Не извиню! Поединок!
— Ты молод еще для Поединков! — вставил Дрэян.
— Я гвардеец!
— Ты курсант! И все, остановимся на этом! Прими извинения и заткнись!
С грехом и вином пополам Саткрона удалось усмирить. Дрэян перевел разговор на другую тему, и вскоре все наперебой вспоминали курьезные случаи, случавшиеся с ними на других праздниках.
— Помню, на Восход Саэто[14] я застрял в лифте, — похохатывая, рассказал гвардеец-забияка. — Выпустили к вечеру, замерз как драная кошка на заборе.
— А у меня что-то подобное было на Прощание с Саэто[15], — вставил Дрэян, чей язык уже изрядно заплетался. — Только машина сломалась, а до города было еще три часа езды… Я вот почему-то больше люблю Прощание, а не Восход. Он затейливее, что ли…
Саткрон тут же воспользовался случаем перевести все в любимое русло:
— А эти белесые выродки на своей Ариноре отказались от Прощания и празднуют только весной — лишь бы не как у людей!
На Ариноре и в самом деле уже лет двести как отказались от осеннего праздника перехода к зиме, будто не желая замечать подступающих холодов и притворяясь, что все прекрасно, как в той шутливой народной песенке.
Так, за пустыми разговорами, гвардейцы набрались и после бессонной ночи заснули там, где кто сидел…
…Дрэян приоткрыл глаз, осознав, что спать ему мешает отчаянное солнце и чьи-то назойливые тычки в бок. Светило жарило из зенита, а над следами ночного пира стоял Фирэ и, насмешливо кривя губы, щекотал своим шестом брата.
— Сгорите, пьяницы! — сказал он. — Ну и что нынче интересного во сне?
— Умник, — подсевшим голосом, садясь, буркнул Дрэян и стал поправлять на себе одежду. Лицо его горело, словно в кожу впилась тысяча тонких иголок. Летнее солнце на Оритане было кусачим.
— Ты как будто физиономией в костре лежал, — потешался братишка.
Тут один из дрэяновых дружков зашевелился, полупроснулся и, подскочив с безумным взором, выкрикнул:
— Что, Тассатио уже высадился на Алу?
— Летит еще. Спи, — посоветовали братья.
Он тут же рухнул обратно в траву.
— Ты зачем через пропасть полез? — вспомнил причину своего плохого настроения Дрэян.
Фирэ присел перед ним на корточки. Он был усталым и чумазым.
— Ты не доверяешь своему сердцу, о чем нам с тобой спорить? Ты все равно не поймешь. Идем домой?
Все тот же гвардеец подпрыгнул снова:
— Что, высадку показывают?
— Ты спи, мы разбудим, когда прилетит, — пообещал Дрэян, и они с Фирэ тихонько убрались с поляны.
После разговора с Паскомом, уже совсем засветло Сетен отправился домой, гадая, для чего кулаптру понадобился этот высоченный житель Осата. Оганга казался одновременно и дикарем, и мудрецом. Возможно, в своем племени он занимал высокое положение, если уж Паском обратил на него внимание. Они говорили прямо при Оганге — гость с Осата совсем плохо понимал язык ори.
Сильно хотелось спать, усталость, накопившаяся во время долгого перелета, да еще и празднование Теснауто утомили Сетена до изнеможения. Однако при входе в зимний сад он увидел картину, отогнавшую сон бесповоротно.
Возле старого колодца, заглядывая вниз, на карачках стояли новые хозяева дома, их пес и Ормона. Живописности сюжету добавляло то, что их можно было узнать только по местам пониже спины: остальное было погружено в колодец. Над композицией из четырех задов победно реял пушистый волчий хвост. Все были так увлечены созерцанием дна ямы, что возвращения Сетена никто не заметил. Он встал у дерева, к которому крепилась одна сторона гамака, и продолжил наблюдение. Наконец Нат отвлекся и, почуяв друга хозяина, выпрыгнул ему навстречу.
— Вода ушла, — выкарабкиваясь из ямы, вставая и отряхивая руки, сообщил Ал.
— Куда? — Тессетен стоически вытерпел бурное приветствие хорошо выспавшегося волка.
— А кто ее знает! — вставила Ормона. — Колодец пустой!
Последней распрямилась Танрэй с фонариком в зубах. Тессетен не выдержал последнего испытания и фыркнул от приступа хохота. Юная жена Ала приняла его смех на свой счет и, кажется, не только смутилась, но и слегка обиделась. Она вообще очень настороженно отнеслась к гостям. Всё верно — это от разочарования. Она рассчитывала увидеть другого человека на месте приятеля мужа — такого, каким придумала его богатая фантазия трепетной ученицы Новой Волны, под стать красавцу-Алу.
