— Позавчера снова было землетрясение, а сегодня я обнаружил, что там сухо. Наверняка это связано.
Танрэй с уважением взглянула на супруга, ничего не понимая в его научных изысканиях, но безоговорочно уверенная в авторитете Ала. Сетен на всякий случай припрятал снова проступившую улыбочку: ему не хотелось смущать эту девочку. И тут она опомнилась, всплеснула руками:
— Завтракать пора, мы все вас ждали! Идемте на ассендо, там всё готово!
Она повернулась идти, но Тессетен ловко поймал ее за рукав:
— Танрэй!
Она опустила ресницы, не в силах выдерживать ироничности его тяжелого взгляда.
— А «вас» — это кого?
Девочка округлила глаза, нерешительно указала пальцем в его сторону, а потом оглянулась за поддержкой к смеющемуся мужу и совсем смутилась, наткнувшись на улыбочку Ормоны.
— «Тебя», — подсказал Сетен. — Хорошо? Договорились?
Танрэй кивнула, вздохнув с облегчением, когда он ее оставил в покое.
По дороге к дому Тессетен мимоходом тоже заглянул в пересохший колодец. Да… Жаль… Родители говорят, что на протяжении многих столетий здесь была самая вкусная и чистая вода в Эйсетти. Всё меняется, всё исчезает — и, вроде, как-то по мелочам, но до того досадно!
Они поднялись на самый верхний этаж дома, где был выход на ассендо — неширокую плоскую площадку, закрепленную на высшей точке сфероида. Когда-то давно они с Ормоной любили здесь болтать, встречая зарю, провожая Саэто или наблюдая ночью за звездами. Тогда Сетен еще не устал убеждать себя, будто счастлив и радуется жизни — и в те минуты всё было так, как ему казалось. Или так, как он хотел чтобы казалось.
Волк пошел с ними и улегся в тенек под круглым столом. Эйсетти был как на ладони, от озера до гор, стеной окруживших часть столицы и по сей день охранявших приполярные зоны от слишком сильных ветров. Только благодаря горам и множеству горячих гейзеров Оритан еще жил, и в положенный срок сюда являлись весна и лето.
— Красиво, — спокойно и серьезно произнесла Ормона, подходя к тонким перильцам по окружности ассендо.
Ее взгляд скользил по белоснежным постройкам города, но сквозила в нем прощальная тоска и затаенная боль скорой ностальгии. На миловидном личике Танрэй отобразилось сочувствие. Нашла кому сочувствовать, юная глупышка, подумал Сетен.
Он отвернулся, сел за стол и принялся заглядывать под крышки, спасавшие еду от птиц и насекомых:
— Так что это у нас — поздний ужин или ранний завтрак?
— Несвоевременный обед, — сказал Ал, деловито беря приборы.
Ормона услышала и рассмеялась не бог весть какой остроте. Но это ведь сказал сам Ал! Сетен снова сдержал ухмылку.
— Ну и как твои аграрные увлечения? Не надоело? — продолжала она, садясь рядом с мужем, в точности напротив Ала.
Тот повертел рукой — мол, так-сяк.
— И что тебя в ботанику понесло… — подивился Тессетен.
— Я же не стал спрашивать, что тебя понесло в экономисты!
— Ну ты сравнил! То ли дело — в наше время безделушки ваять или заниматься тем, что необходимо всем. А чем астрофизика тебе не угодила?
— Когда это я говорил, что она мне не угодила? Одно другому не мешает. Сам же знаешь древнюю мудрость: все, что на земле, — это отражение небес.
Танрэй молча слушала их спор, но беспокойная Ормона так и не позволила ей отсидеться в сторонке.
— А что же наша Танрэй? — спросила она, переводя смеющийся взгляд на жену Ала. — Чем на Рэйсатру будут полезны студентки школы Новой Волны? Ты изучаешь естественные науки? Кулаптрия?
Та покачала головой:
— Нет, я специализируюсь на языках, литературе, истории. Конечно, это не слишком-то практичные…
— Это совсем не практичные дисциплины! — перебила ее Ормона. — Тебе бы, голубушка, пока не поздно, перейти на более полезный курс…
— Но…
— Что «но»? Кому будут нужны твои языки и книжки о розовых бабочках, когда рухнет вся система ценностей? Если все займутся бабочками, как будет выживать цивилизация?
— Но у меня нет ни малейшей склонности к математическим наукам, чтобы обучаться в «Орисфереро»!
— Ясно, языковедение — последнее пристанище для тех, у кого отсутствуют малейшие способности и таланты. На экономике именно так о вас и говорят, а теперь я убедилась в справедливости этого наблюдения, — Ормона удовлетворенно откинулась на спинку стула.
Тессетен не мог понять, что происходит у него на душе. Ему хотелось одернуть жену, но в то же время она была так убедительна и так тонко язвительна, что вроде бы и не за что пресекать эту «милую пикировку». Мало ли какая ерунда происходит между женщинами, их подводных течений не поймешь — обычно лучше оставить это им. Но тут какая-то мысль все время мелькала на задворках сознания, и связана она была с дикарем кхаркхи, Ишваром.
— Я думаю… — медленно заговорил он, не сводя глаз с лица Танрэй и совсем не замечая этого в лихорадочном отлове ускользающей идеи, — что Танрэй… могла бы… нам… помочь.
Жена Ала изумленно захлопала ресницами, смаргивая выступившие слезы. Ормона вскинула бровь.
— Наши соседи, кхаркхи, совершенно неспособны выговаривать звуки языка ори. А мне лично не хочется драть глотку, изучая их примитивную лингву, это дикость.
— Ты и не пытался, — подсказала Ормона.
— Да. Не пытался. Неохота. И вот как бы сделать так, чтобы и нашим, и вашим?
Танрэй после бессонной ночи начала впадать в какое-то заторможенное состояние и совсем перестала понимать, чего от нее хотят.
— Что? — удивленно спросила она, заметив, что от нее ждут какого-то ответа.
— Я говорю, что если придумать синтетический язык на основе ори, но упростить его так, чтобы он стал доступен и дикарям, с которыми нам хочешь не хочешь, а придется сосуществовать?
— Я… Не знаю, я подумаю…
— Ладно, пока забудем, — согласился Сетен, махнув рукой. — Сегодня нет резона говорить о делах. Всем надо выспаться. Что, собственно, мы и намереваемся сделать — правда, родная?
Ормона ослепительно улыбнулась:
— Безусловно, дорогой!
Ал и Танрэй остались наверху, а гости спустились в зимний сад и расположились в гамаке — мол, привыкли спать на свежем воздухе.
— Что скажешь о Танрэй? — укладываясь поудобнее и пристраивая голову на плече мужа, спросила Ормона.
Подобных вопросов о других женщинах она не задавала никогда, и Сетен даже слегка удивился.
— Девушка как девушка. Жена моего друга. Как она может быть мне?
— Хах! Она попутчица твоего друга, — Ормона нарочно подчеркнула слово «попутчица», — а это накладывает на нее определенные обязательства. Но, по-моему, она не слишком-то старается…
— А по-моему, это не твое и не мое дело.
— Будь проще. Если нам придется жить с ними бок о бок на Рэйсатру, все должно быть так, что не придерешься.
— Вот и не лезь в их жизнь.
— Я расскажу тебе об этой девочке. Она закрывалась от меня все время, пока мы были с нею вместе,
