теперь мальчик мог бы порадовать маму ее возможной — пусть хотя бы только во сне — победой.
— Мама, привет! — сказал он, морщась от неприятных укольчиков, щекотливо бегающих в ноге. — А мне приснилась сестренка.
— Ты же хотел брата! — лукаво прищурилась мама.
— Хотел, но приснилась сестренка.
— Да? И какая она?
Ноиро прислонился к стене и почесал затекшую спину о холодный кафель.
— Не знаю, там у тебя темновато было.
Лицо мамы вопросительно вытянулось:
— Где «там у меня»?
— В животе. Я видел только, что это девочка.
Она усмехнулась и качнула головой:
— Ну и сны тебе снятся, однако же!
— Это от голода, — серьезно уверил ее Ноиро. — А может там быть какой-то тонкий шланг, который закручивается у них, у малышей, на шее?
— Шланг? — растерянно переспросила Гайти Сотис, наполняя его тарелку ароматным супом. — Приснится же тебе, фанта…
Вдруг она побледнела, как будто внезапно о чем-то догадалась. Это позже, сопоставив ее реакцию и рассказ отца о случае семилетней давности с умершей бабушкой их друзей, повзрослевший Ноиро сможет предположить, что мама вспомнила тот эпизод в гостях, а оттого заволновалась. В обычном состоянии она в мистику верила едва ли — по крайней мере, в бытовую-обиходную. Но теперь, когда чувствительность душевная развилась у нее до предела, госпожа Сотис стала почти суеверной.
— О, святой Доэтерий! — прошептала она. — Пуповина?!
И бросилась звонить своему врачу. Ноиро побежал было за нею, но его изгнали и отгородились дверью.
Вечером мальчик, не на шутку встревоженный маминым поведением, подслушал их разговор с папой.
— Я ничего в этом не понимаю, — приглушая тон, говорил отец. — Что такого будет, если эта пуповина обовьется?
— Мне сказали, что если один раз, то может сама соскользнуть, а если два, то… — она всхлипнула, — то ребенок задохнется…
Отец помолчал.
— Но меня уверили, что я зря так убиваюсь. Это бывает очень редко, а с нами все в порядке.
— Но ты сказала им, чтобы…
— Конечно! Они будут наблюдать. Чувствую себя дуррой совершенной. Я переполошила сегодня весь наш центр…
— Это их работа…
— Да! Каждый день слышать истерики беременных дур с тяжелой формой энцефалопатии! — она принужденно засмеялась.
— А это еще что за «патия»? — насторожился Эрхо Сотис.
Она махнула рукой:
— Да шучу я!
— Но ты же не с потолка взяла свои страхи!
— Да вот именно, что с потолка! Не могу же я доказывать им, мол, боюсь, потому что это приснилось старшему сыну! Меня после этого вообще перестанут воспринимать всерьез!
— А ты им скажи, кто ты. Скажи, что ты доктор математических наук и только неделю как перестала преподавать.
Гайти Сотис засмеялась по-настоящему:
— Угу, «там и перетрудила мозг, а посему пора бы нашей беременной немножко побыть под наблюдением психолога»! Нет, не стану говорить ничего!
Все оборвалось в душе Ноиро. Он был теперь уверен, что видел то, что видел. Никакой фантазии его не хватило бы на то, чтобы создать столь вычурное сновидение с множеством подробностей. Вопросы полов и размножения интересовали его тогда очень и очень поверхностно, как любого нормального двенадцатилетнего мальчишку, не желающего замусоривать голову чепухой. Но как доказать родителям свою правоту — то, что даже если это был сон, к нему нужно прислушаться?
Он сильно изменился. Учителя не узнавали его, жаловались на снижение успеваемости, предполагали всякое, в том числе — подавляемую ревность к будущему члену семьи. Ноиро не спорил, но все отчаяннее поглядывал на маму. Ночами ему снились настоящие кошмары, где он терял ее и не мог найти, днем он старался как можно скорее прибежать из школы, чтобы все оставшееся время до возвращения отца не отходить от мамы ни на шаг. Более всего он страдал оттого, что ничего не мог сделать: сама природа повернула против них.
— Все будет хорошо, — пообещала Гайти Сотис, уезжая в больницу.
Ноиро бродил по опустевшему дому, как неприкаянный. Отец отвез ее и приехал обратно. И потянулись страшные часы. Мальчик молчал, как взрослый дыша в кулак, однако не находил себе места и едва сдерживал слезы.
— Ноиро, — вдруг произнес Эрхо Сотис, — расскажи, что ты видел и как?
Будто того и ждал, Ноиро бросился рассказывать отцу подробности «сна».
— Ты мне веришь, пап? — глухо и серьезно спросил он в конце.
— Протоний покарай! — ругнулся отец, стремительно двинувшись к телефону. — Ревность, ревность… Мы глупцы!
Он долго с кем-то говорил, а когда пришел обратно, выглядел успокоенным, сказал, что врачи решили делать операцию, даже напомнил сыну ту историю с днем рождения и плетеным креслом умершей бабушки именинника. Ноиро помнил все отчетливо, не знал только одного: женщина, которая пыталась ему что-то сказать, была давно уже не в этом мире!
Когда через две недели они с отцом встречали выписавшихся из больницы маму и Веги, врач спросила Эрхо Сотиса, каким образом ему стало известно о пуповине.
— Можете не верить, — усмехнулся тот, — но это благодаря сну, который видел старший.
Тогда-то она и сообщила, что у новорожденной было тройное обвитие шеи пуповиной.
— Может быть, когда-то у нас будет возможность подсматривать за новорожденными в утробе матери, — вздохнула врач, — об этом уже пишут в журналах… Но пока… — и она развела руками. — Вам повезло. Берегите способности вашего сына.
Если бы только знала она, причиной скольких проблем в ближайшие годы станут для Ноиро эти его способности!
Когда парню было шестнадцать, мама случайно застала его во время «прогулки». Она решила, что с сыном произошло то же самое, что и шесть лет назад, когда он чуть не умер от лихорадки, подбежала к нему и стала тормошить, метнулась звонить врачу, снова к юноше…
Он же в то время был неподалеку от дома, но встряска сдернула его с места. Ноиро потерял все ориентиры, оказавшись посреди унылой серой пустоши. Он не знал, куда лететь, да и летать он тут не мог, а стоял, будто скованный туманом.
Вдалеке скользили невнятные тени, и Ноиро мог только догадываться об их намерениях в отношении него.
— Назад! — закричал он, как всегда — не слыша звука собственного голоса.
Возможно, было в этом приказе что-то магическое, а скорее все существо юноши устремилось туда, где было это «назад», но в следующий миг он очнулся на своей кровати, слабый, с горящими от пощечин щеками и рыдающей от ужаса мамой рядом.
— Самое страшное для матери, — сказала она ему потом, — даже представить своего ребенка погибшим.
Ноиро и без того уже знал это: он посмотрел ей в глаза и понял, что пережила Гайти Сотис в эти минуты.
