глубине золотые искры. Густые черные ресницы делали их еще больше.
Да, цена, в самом деле, должна быть достойной, подумал капитан Кинкейд, не в силах сдержать свою радость, и решил присмотреть, чтобы девушку хорошо кормили, иначе она может потерять товарный вид.
– Еще вина? – любезно предложил он, видя, что бокал опустел.
– Нет, спасибо, – ответила она с мягким горским акцентом.
Теперь, когда из ее глаз ушло страдальческое выражение смертельно голодного человека, он заметил в них подозрительность и нарастающее опасение.
Кинкейд отломил себе другую ножку и предложил ей пирожок, который она также отвергла.
– Наелись,
– Я хотела бы знать, где нахожусь, кто вы такой и куда вы меня везете, – немедленно начала Мереуин, пытаясь говорить спокойно, хотя губы ее дрожали.
– Прошу вас, прошу вас, мисс Макэйлис, – взмолился он, воздев руки, – не все сразу. Я Льюис Кинкейд, капитан «Горянки», а направляемся мы в Уилмингтон, в Северную Каролину.
– Вы хотите сказать, в колонии? – прошептала девушка, и румянец, появившийся на ее щеках от выпитого вина, слинял до белизны.
– Разумеется, Вы разве знаете еще какую-нибудь Северную Каролину?
– Но я не понимаю, – запротестовала она, – и потемневшие раскосые глаза подсказали ему, какое смятение охватило ее душу. – Зачем вы везете меня туда? И кто вы такой?
– Я уже сказал, кто я такой, – с улыбкой напомнил он. – «Горянка» – торговое судно. Мы занимаемся экспортом из Нового Света товаров: сахара, патоки, табака, рома – всего, что можно найти и загрузить в наши трюмы. На обратном пути из Англии везем пассажиров, главным образом набранных по контракту работников. Вам известно, кто это такие?
– Не совсем, – в замешательстве пробормотала Мереуин, растирая ноющие виски. – Они, собственно, ничем не лучше рабов… Люди, имеющие долги или попавшие в тюрьму, которые не в состоянии обрести свободу иначе, как дав письменное согласие отработать какой-то срок на купившего их хозяина.
– Великолепное объяснение для того, кому это не совсем известно, – похвалил капитан Кинкейд, поднимая бокал, словно провозглашал тост в ее честь.
– А при чем тут я?
– Дорогая моя мисс Макэйлис, вы сами ответили на свой вопрос.
– Я н-не понимаю…
– Да бросьте, вы же такая умная девушка! Подумайте минутку.
Он улыбнулся, глядя в недоумевающие синие глаза, в которых постепенно появлялось понимание.
– Но ведь вы, разумеется, не хотите сказать, что я… что вы собираетесь продать меня в колонии! Как… я не подписывала никаких контрактов!
– Еще подумайте, мисс Макэйлис.
– Не подписывала, – повторила Мереуин, и страх уступил место гневу. – Вы совершили чудовищную ошибку, сэр, и я требую немедленно доставить меня назад в Глазго!
На капитана Кинкейда эта вспышка, похоже, не произвела впечатления.
– Вы уверены, что в недавнем прошлом ничего не подписывали?
Мереуин лихорадочно принялась вспоминать жуткие часы, проведенные в мерзкой тюремной камере, хотя воспоминания были не совсем четкими.
– Ну конечно же, нет, – раздраженно сказала она. – Кроме бумаг мистера Аксворта… документов об освобождении… он сказал, это простая формальность… – Она вдруг замолчала, юное личико стало пепельно-серым. – В-вы обманули меня!
Капитан Кинкейд одобрительно улыбнулся:
– Рад, что вы додумались самостоятельно.
– Но… – начала было Мереуин, потом закрыла глаза, надеясь, что все исчезнет и она очнется от жуткого кошмара. Однако, когда скова их открыла, увидела просторную каюту капитана Кинкейда, где пол чуть покачивался под ногами, как от головокружения, так и от движения судна.
– Потрясение скоро пройдет, – сообщил капитан как нечто само собой разумеющееся. – Не бойтесь, мисс Макэйлис. Заверяю, что с вами будут хорошо обращаться.
– Вы неописуемое чудовище! – обрушилась на него Мереуин, словно внутри нее кто-то внезапно спустил курок. – Я еще увижу, как вас повесят в Глазго вместе со всеми приспешниками! Вы расплатитесь и за это, и за прочие преступления! Не сомневаюсь, вы их немало совершили за свою блестящую карьеру работорговца!
Капитан сидел совершенно неподвижно, пока она говорила, его тонкие губы были плотно сжаты, желтые глаза прищурены, на лице застыло неприятное выражение.
– Лучше бы вам подумать, прежде чем так со мной разговаривать, мисс Макэйлис. В данный момент вы в моей власти, и я волен поступить с вами, как пожелаю.
– Рассчитываете запугать меня? – отважно выкрикнула Мереуин. Щеки ее полыхали лихорадочным румянцем. – Как только прибудем в Уилмингтон, я обращусь к властям, расскажу, кто я такая и что вы со мной сделали, и тогда, сэр, тогда…
– И тогда вас продадут с торгов, как обыкновенную породистую свинью, – ласковым голосом заключил капитан Кинкейд, оборвав ее гневную тираду. – Такова судьба всех завербованных по контракту после прибытия на место. Никто не поверит вашей истории, мисс Макэйлис. До тех пор, пока в моих руках вот это. – Он поднял сложенные бумаги, в которых она признала подписанные в тюрьме документы, и плавно помахал ими в воздухе. Девушка не сводила с них глаз, пока они проплывали туда-сюда перед ее бледным лицом, капитан улыбнулся и положил документы на стол.
– Я скажу, что меня обманом вынудили их подписать, – слабо проговорила Мереуин.
Он беззаботно развел руками:
– Очень жаль, моя дорогая, но, поставив на этих бумагах подпись, вы пропали, совсем пропали!
Слова его прозвучали в ушах Мереуин похоронным звоном, и она вступила в борьбу с усиливающимся отчаянием, которое угрожало ее одолеть.
– Когда придем в гавань, вы получите свой экземпляр, – добавил капитан как ни в чем не бывало, допивая вино из бокала. – Другой останется у меня, и я передам его вашему новому владельцу.
Пухлые губы Мереуин задрожали. Она никогда никому не будет принадлежать, никогда! Прежде чем «Горянка» придет в гавань Уилмингтона, она должна завладеть этими бумагами, чего бы это ни стоило!
– Все в порядке, капитан?
Оглянувшись, Мереуин увидела Барроуза, который заглядывал в приоткрытую дверь, с любопытством глядя на нее из-под кустистых бровей.
– В полнейшем, – . спокойно ответил капитан Кинкейд, – и теперь, раз уж ты здесь, можешь проводить мисс Макэйлис обратно в ее апартаменты. – От улыбки Кинкейда девушка содрогнулась. – Мы еще побеседуем, моя дорогая.
Барроуз, едва дождавшись, пока люк полностью откроется, пихнул туда свою юную пленницу, которая неуклюже рухнула на дно трюма. Мереуин на четвереньках заползла на солому в самый темный угол, закрыла лицо руками и дала волю жгучим слезам, жалобно всхлипывая от страха перед тем, что сулило ей будущее. Она оказалась в руках сумасшедшего и знала, что без удостоверяющих личность документов не имеет ни малейшего шанса вновь обрести свободу.
В последующие дни пассажирам «Горянки» разрешили некоторое время проводить на палубе, если позволяла погода. Хотя в начале весны в Северной Атлантике обычно бушевали штормы, «Горянка» на удивление редко попадала в полосу непогоды. Ведущий в трюм люк частенько открывался, и находившиеся внизу люди получали возможность глотнуть свежего воздуха.
Мереуин поражалась количеству несчастных, появлявшихся из темноты трюма, испытывая немалое сострадание к изможденным существам в отрепьях, с исхудавшими лицами, с пустыми, лишенными надежды глазами. Многие из них разговаривали с сильным акцентом, присущим уроженцам Шотландской низменности, но несколько раз она улавливала знакомую и любимую картавость горской речи и даже гэльскую речь.[14] Однако, когда девушка пробовала заговорить с этими людьми, ее встречало либо каменное молчание, либо, хуже того, откровенный страх.
Скоро она отказалась от всяких попыток контакта и проводила благословенные часы под холодным солнцем, кружа по палубе, чтобы размять затекшее тело, боясь ослабеть, поскольку знала, как только «Горянка» придет в колонии, для борьбы с похитителями ей понадобятся все силы. Мысль завладеть подписанным ею контрактом и уничтожить его никогда не покидала Мереуин, она твердо решила, что увидит, как отвратительный капитан со своей воровской шайкой предстанет перед судом.
Она не сомневалась, что оказалась всего лишь одной из множества страдальцев, которых везут в колонии против их воли, и бессильная ярость закипала в ее сердце при мысли о богатстве, нажитом Льюисом Кинкейдом на людском горе.
Вскоре жестокий шторм надолго загнал пассажиров в трюм. Не имея возможности следить за чередованием дней и ночей в своей неизменно сумрачной тюрьме, Мереуин страстно жаждала выбраться наверх. В тесном, темном помещении с застоявшимся вонючим воздухом постоянно звучали, стоны, больных, и сама она была измучена ужасной качкой.
Множество крыс постоянно шныряло в соломе в поисках еды, и Мереуин приходилось не только приноравливаться к броскам качавшегося на гигантских волнах судна, но и следить за наглыми и противными тварями, которые могли лишить ее скудных запасов – черствых пресных лепешек. Она экономила еду на тот на случай, если шторм надолго удержит их внизу и надо будет утолять голод.
Ветер выл, налетая на крепкий корпус судна, гром грохотал над головой с невероятной силой. Мереуин, пнув ногой мерзкое мохнатое существо, почувствовала, что силы ее на исходе, и решимость все вытерпеть сменилась полным отчаянием. Сидя на сырой, кишащей крысами соломе, слушая
