Меня снова поразил ее низкий голос. Он положил руку на ее плечо.
— Это была идея Туве, — сказал он. — Пять лет тому назад никто не думал, что это вообще осуществимо, и я в том числе.
— Шесть, — поправила она его.
— А теперь мы вынуждены ограничиться двадцатью пятью приглашенными почетными гостями. Места маловато, даже в таком доме, как этот!
Внезапно сверху зазвучала музыка. Я узнал ее, это была та самая ария, которую я слышал, когда был здесь впервые. Я посмотрел на Гюнериуса, который и глазом не моргнул. На мгновение я засомневался: неужели я был здесь раньше? Неужели этот человек стоял тогда передо мной в халате, выставив трясущийся член?
— А может быть, вам присоединиться к нам? — спросил он, повернувшись наполовину ко мне, наполовину к жене.
Госпожа Гюнериус наморщила лоб.
— Мы сможем найти место еще для одного прибора, — сказал он. — Если, конечно, у вас есть время.
— Думаю, что я откажусь, — сказал я. — Но спасибо за приглашение.
— Мы не возьмем с вас взнос! — Он засмеялся. — Обед за счет заведения, если так можно сказать.
Я понял, что она останется рядом с мужем вплоть до моего ухода, и поэтому не стал возобновлять разговор о Малтеке в ее присутствии.
В то же время в их отношениях было что-то странное, совершенно не похожее на то, что я себе представлял. Казалось, она властвует над ним, как строгая мать над непослушным ребенком. Это плохо укладывалось в моей голове: он — большой, она — маленькая, слабая женщина. Сила, видимо, была обратно пропорциональна размерам.
И тогда я подумал, что по этой причине она и решила не оставлять нас наедине. Она хотела быть в курсе нашего разговора. Хотела узнать все, что мне удалось выяснить. А также удостовериться, что ее муж, этот большой ребенок, случайно не проболтался и не сказал лишнего. Она не была уверена, что он сам сможет выкарабкаться из трудного положения. Она была здесь, потому что не хотела рисковать, не хотела упустить ни слова из нашей беседы. Она была готова вмешаться, если это станет необходимо, и немедленно пришла бы ему на помощь в любой момент.
Я подумал, что по этой причине я так и не смог ничего добиться от них. Она прощала этому большому ребенку все. Она знала, кто из них сильнее. Знала, что простит ему все его будущие глупые выходки и проступки. Она сидела здесь, как на страже, готовая встать на защиту человека, который попытался отпилить ей ноги. Семья была для нее важнее всего. Семья, хозяйкой которой была она, а не он.
В глубине дома прозвенел звонок. Вскоре появился лакей, подошел к дверям и широко распахнул их. Вошли слуги и начали расставлять на столе бутылки с вином. Раздался еще один звонок, и лакей выжидающе посмотрел на хозяина.
— Еще не время, Магнус! — остановил его Гюнериус.
Я понял, что ничего не добьюсь. Их мир был закрыт для меня. Факелы, вазы с цветами, стол с крахмальной скатертью, беготня слуг вокруг — все это стояло непробиваемой стеной между ними и мной.
Повара в красных клетчатых штанах с белыми колпаками на головах один за другим проносили большие блюда, закрытые фольгой. Казалось, это была съемка рекламного ролика. Супруги Гюнериус терпеливо ждали, когда я оставлю их в покое и уйду. Они не могли допустить, чтобы их надежный уютный мир рухнул. Они хотели продолжать жить, как жили, и ничто не могло им помешать, посеять между ними рознь. Все будет, как раньше. Она будет контролировать его жизнь, пока он не изуродует ее в очередной раз. Потом он будет просить прощения, и она его простит и опять вернет себе самый жесткий контроль над семейными делами, и так до следующего «несчастного случая». Он властвовал над ней только тогда, когда терял самообладание. Он был в принципе послушным ребенком и, как все послушные дети, иногда выходил из себя, выпуская скопившийся внутри пар. Она его иногда побаивалась, что было вполне естественно, но обычно он плясал под ее дудку. Я подумал, что для него это было своего рода развлечением, ведь он привык командовать подчиненными, а сам безоговорочно подчинялся своей маленькой худенькой жене.
Мне вспомнились бесконечные, тоскливо текущие часы наружного наблюдения, которые я проводил на холоде, когда только поступил на службу. Теперь я по собственному почину сидел в машине напротив дома № 18. Я так ни разу и не смог увидеть ее ни в окнах квартиры, ни на улице. Казалось, ее вообще не существовало.
Я подумал: а что же случилось в тот день в лесу? Мы отняли у нее надежду найти Марию? Раз у нее больше не было такой надежды, она сама решила порвать последнюю ниточку, связывающую ее с окружающим миром.
Мне пришло в голову, что она не отвечала на мои звонки, не показывалась, не хотела иметь со мной ничего общего потому, что я был частью того мира, который ей стал совершенно не нужен.
А еще я подумал, что она хотела быть со мной из-за того, что так лучше чувствовала какую-то связь с Марией, что, находясь рядом со мной, она была в некотором роде, насколько это было вообще возможно, рядом с пропавшей дочерью. Я-то верил, заставил себя поверить в нашу любовь, а она в действительности думала именно о Марии, каждую секунду, когда мы с ней были вместе.
А что если бы Мария оказалась там, подумал я, на том холме, что стало бы с нами? Она не захотела бы меня больше видеть или, наоборот, эта страшная находка сблизила бы нас, как никогда прежде? Может быть, она смогла бы полюбить меня на всю оставшуюся жизнь?
Я попробовал позвонить ей из телефонной будки. Я думал, что она не берет трубку, потому что не хочет говорить со мной, а если я позвоню с городского номера, она подойдет к телефону. И верно, после двух гудков я услышал в трубке ее голос, но не смог ничего сказать, растерявшись оттого, что мое предположение оказалось верным. Я стоял в телефонной будке с трубкой в руке и дрожал. Ясное ощущение того, что она рядом, заполнило тесный стеклянный ящик, в котором мне уже не хватало воздуха. Она, по- видимому, поняла, кто звонит, потому что, сказав два раза «алло», повесила трубку.
Тут же зазвонил мой мобильный. Анна-София спросила:
— Ты едешь?
— Да, — сказал я и почувствовал, что меня пробирает озноб. — Скоро приеду.
— Поторопись, — сказала она.
Это было необычно, поскольку никакой необходимости торопить меня не было. Я долго сидел в машине, размышляя, что за этим кроется.
Я завел мотор и бросил в последний раз взгляд на окна ее квартиры. И как раз в этот момент из двери вышел мужчина, которого я сразу же узнал, это был Халвард Веннельбу. Он раскрыл большой зеленый зонт и быстрыми шагами пошел через улицу к парковке. Я подумал, не побежать ли мне за ним и остановить до того, как он подойдет к своей машине? Вместо этого я подождал, когда его синяя «фиеста» замигала у выезда с парковки, повернул и поехал следом за ним. Некоторое время он ехал по главной магистрали по направлению к футбольному стадиону, но после перекрестка с круговым движением у больницы он повернул налево, к университетскому кампусу. Две машины, ехавшие между нами, исчезли. Мокрый отражатель на бампере «фиесты» ярко светился под дождем. На моем лобовом стекле монотонно скрипел «дворник».
После еще одного перекрестка его машина остановилась у одного из студенческих корпусов. Я тоже затормозил на расстоянии двадцати метров от него и выключил огни. Через какое-то время к его машине подошла женщина в белом плаще с поднятым воротником. Он открыл дверцу, и она села рядом с ним. Она могла быть студенткой или преподавателем. И то и другое было одинаково возможным. Но почему он теперь не уезжал? Она что-то должна была ему рассказать или они ссорились? Возможно, у нее появилось подозрение, и теперь она расспрашивала его, где он был? Не ездил ли опять к Нигер? Чем он у нее занимался?
Мне вдруг пришла в голову мысль — подойти к его машине, сесть на заднее сиденье, в качестве посланца неведомых миров, и спросить его, но так, чтобы слышала и она, какие такие дела могут у него быть с бывшей женой? А может быть, сделать это попозже? Позвонить этой девице в один прекрасный день
