это уж судить придется вам, — компания Уиттакера будет к тому времени до того слаба, что со стороны банка будет неразумно и жестоко ее сдувать, — неразумно, потому что, рухни она, вам же, как говорится, придется кашу расхлебывать, а жестоко потому, что внутри ведь кто-то есть. Внутри и работая вовсю вопреки тому, что вам понарассказали о халтуре, лени и расхлябанности.
В лучшие времена я бы пулей вам послал свою секретаршу с документом, какой вы требуете. К сожалению, она, по-нынешнему говоря, слиняла. В Нью-Йорк, где возмечтала стать актрисой. Тут никакой моей ответственности нет, я лично во всем виню киношные журналы, которые ей попадались под руку в салоне у парикмахера. А вы как считаете? Что же касается указанного документа, я с весьма глубоким сожалением должен сообщить, что не смог его найти из-за беспорядка. Теперь, с вашего позволения, мне бы хотелось ненадолго отвлечься на него, отвлечься на этот беспорядок.
Накапливался он постепенно, неуклонно, даже неумолимо, изо дня в день с тех пор, как она смылась. Два года и шестнадцать дней. Вы только можете себе представить, как это долго? Чтоб осознать масштабы, вам было бы достаточно взглянуть на мой письменный стол. Он до того завален 'материалом', что я уже не могу его использовать по назначению. Если надо что-то написать, я вынужден стоять и прижимать к стене бумагу. Чтобы сохранять хотя бы относительный порядок, я с самого начала попытался уберечь свои штабеля от постоянного соскальзывания на пол, к ним применяя отрезки скотча. Средство это оказалось успешным лишь отчасти, имея в себе тот недостаток, что, когда штабель в конце концов все-таки падает, он падает весь и сразу. Будучи скреплен липкой лентой, он обрушивается так, как валится срубленное дерево, вместо того чтоб постепенно терять верхушку, крону, и т. д., как случается порой с деревьями во время бури, с соснами особенно. Наличие этой ленты означает, помимо всего прочего, что я не могу заглянуть внутрь штабеля и проверить, что там есть. Сначала мне пришлось бы демонтировать всю башню, что из-за свойств скотча невозможно без разрывания ленты. Некоторые штабеля так разрослись, что я не постигаю, как подобный демонтаж, если я решусь выбрать этот путь, можно произвести, не создавая еще большего беспорядка, во избежание которого в конце концов и была, прежде всего, предпринята их обклейка скотчем.
Конечно, если бы я знал доподлинно, что ваш документ таится внутри одного из штабалей, я бы, ни секунды не колеблясь, пересмотрел их все до единого, по очереди, прорубаясь и прорываясь сквозь все преграды, лишь бы его найти. Но дело обстоит отнюдь не так. И вообразите только, как неприятно было бы нам обоим, если бы все мои столь отчаянные усилия ни к чему не привели. Ведь речь у нас с вами не идет просто о нескольких тысячах разбросанных по полу бумажек; речь идет уже о тысячах бумажек с приставшими к ним обрывками липкого скотча. Только вообразите людей, не исключено — детей, отчаянно рвущихся в туалет и вынужденных преодолевать все это, тогда как на их подошвы налипает бумажка за бумажкой. И хоть ни одна из этих бумажек может не оказаться как раз документом, какой вам требуется, тем не менее все они — бумаги важные, стихи, куски рассказов, рецензии и прочее, политые кровавым потом талантливых писателей, пусть даже они, бумаги то есть, к чему дело в данный момент неизбежно и придет, скомканны и липучи. И что — что? — как вы думаете, эти предельно раздраженные, измученные люди сделают с этими важными бумагами, добравшись наконец до туалета и там заперевшись? Уверен, вы со мною согласитесь, что прежде чем допустить такой исход, мы обязаны исследовать до дна все прочие возможные укрытия, какими бы сомнительными и отдаленными они нам ни казались. Картотечные шкафы, например. Пять крепких стальных шкафов. Все вместе они содержат семнадцать ящиков, если по-прежнему считать 'ящиком' тот, что утерял переднюю стенку (ту, где ручка) и теперь скорей похож на скользящий поддон. Думаю, в данном случае уместней название 'экс-ящик', а не 'ящик', и, таким образом, число подлинных ящиков уменьшается до шестнадцати. В настоящий момент с теперешнего моего положения в комнате, подпирая плечом стену возле двери, я могу оглядеть все пять шкафов, и вижу, что, если мы употребим слово 'содержать' в строгом его значении, тогда они, шкафы, 'содержат' только двенадцать ящиков, поскольку четыре ящика так переполнены, что невозможно их задвинуть, и в подобном положении, наполовину вися над полом, они не могут без натяжки, без насилия над законами речи, которого, думаю, нам лучше избегать, не могут быть означены как 'содержащиеся'.
Несколько месяцев тому назад, когда здоровье еще позволяло мне упражнения такого плана, я старался задвигать эти ящики с помощью ног. Пиная, разумеется, что было полностью неэффективно, но вдобавок вытягиваясь на полу, согнув колени и стопой ударяя по фасаду ящиков. Результат был не совсем тот, на какой я рассчитывал. Когда я разгибал колени и бил стопой, все мое тело скользило, его отбрасывало по линолеуму в противоположном направлении. Я испытал этот метод со всеми четырьмя ящиками, и во всех случаях результат был аналогичный, и ни в одном случае ящик не сдвинулся даже на дециметр. Мне, правда, удалось вогнуть лицевую часть всех четырех ящиков и во всех четырех случаях плотно приплющить выдвижную ручку (из серебристого металла). Теперь, по зрелом размышлении, это — тот факт, что ящики не задвинулись, — мне представляется большой удачей. Если бы мне удалось-таки их затолкать ногой, даже себе не представляю, как бы теперь, без ручек, я мог снова их открыть, в каковом случае ваш документ, если он лежит в одном из них, был бы утрачен невозвратно. Однако даже при том, как сейчас обстоит дело, независимо от моей ножной работы, шкафы содержат три ящика, твердо заклиненные в запертом положении. Собственно, их заклинило в этом положении еще до того, как она смылась, то есть когда еще я за них 'не отвечал'. Собственно, мне бы следовало с самого начала вычесть эти три из числа ящиков, поскольку, с функциональной точки зрения, они экс-ящики, не более того. Сделав эту запоздалую поправку, мы обнаруживаем, что число подлинных ящиков, действительно содержащихся в шкафах, сократилось до девяти, что, вероятно, представляется вам вполне одолимым числом, как представилось и мне, когда я впервые пришел к этому числу вчера утром. Я лежал на диване после бессонной ночи, слушая первых птиц, жалобно откуда-то взывавших. Невзирая на изнеможение, первый мой порыв по достижении наконец этого числа был вскочить, вскочить с дивана и обшарить, обыскать все эти девять ящиков, постепенно, один за другим, осматривая бумажку за бумажкой. Но не успел я сбросить ноги с дивана и твердо их поставить на пол (решившись, как сказано, копать), как вдруг меня осенило, что мой энтузиазм чуть было не толкнул меня на отнюдь не самый разумный образ действий. Понимаете, мне не на что было опереться — то есть ни на что более существенное, чем только безумная надежда, что этот документ как- то, где-то в одном из этих девяти ящиков. Однако же на то, чтоб
Вы заметите, что не такими словами я начал свое письмо, и правильно заметите. Шаг за шагом проанализировав все рассуждения, набросанные выше, я понял, что у меня нет выбора, кроме как открыть ящики, которые заело, пусть и взломать, буде окажется необходимо. Но как раз когда я внедрялся острием большой отвертки в щель между одним из этих ящиков и корпусом шкафа, собираясь со всей силой на нее налечь, я уронил ее в вентиляционную отдушину, я уронил туда мою отвертку. Она мне и теперь еще видна, если лягу на пол и глазом прильну к отдушине, она на таком уступчике лежит, на два метра пониже по трубе, но достать ее я не могу. Я пробовал, я применял пиджачную вешалку, но мне удалось только сдвинуть мою отвертку на еще более опасную позицию, на самый край отдушины, и теперь вся ручка и часть стержня буквально висят над бездной. Еще четверть дециметра — и все будет кончено. Я хотел снять решетку, которая на этой вентиляции, чтобы залезть туда рукой, но оказалось, что она, то есть решетка, закреплена шурупами, которых — без отвертки — никак не отвертеть. Все это весьма печально, и у меня, в довершение неприятностей, случаются обмороки. К счастью, обычно я заранее знаю о надвигающемся приступе: вижу пятна, через все поле зрения проплывают большие мутные круги. Жуткое чувство — пятна как бы порхают в метре-двух от моего лица и кажется — вот только руку протяни и цапай. И я б тогда, наверно, ощутил что-то нежное, пушистое в руке. Едва завижу эти пятна, стараюсь быть поближе к мягкому
