Именно из-за моих коленей мы и начали переход через Риф, строго на юг от Тетуана, на малой скорости — достаточно малой, чтобы стать объектом нападения. Надо сказать, что на горных склонах то тут, то там мелькали стайки арабчат, пасущих овец, коз и стерегущих посевы, и эти ребятишки были, несомненно, самыми большими шустриками и лучшими бегунами на свете. Стоило им заметить нас, медленно штурмующих кручи, как в тот же миг, побросав все дела, они срывались с места и устремлялись к нам. Воздух взрывался визгом восторга, пока детвора, прыгая вверх и вниз по склонам, лавиной неслась по полям, через камни, на дорогу. Мальчишки в мешковатых штанишках и развевающихся рубашонках, девчонки в длинных юбках, просторных блузках, шарфах, увешанные побрякушками.
Каждый из шкуры вон лез, стараясь добраться до нас первым, чтобы, опередив остальных, ломающимся голоском поклянчить вожделенную сигарету. Сигареты — вот что им всем было нужно. «Сигарету! Сигарету! Сигарету!» — монотонное скандирование добежавших первыми перерастало в оглушительный рёв по мере того, как прибывали остальные.
Когда же маленькие попрошайки обнаруживали, что сигарет у нас нет, они вели себя, что называется, сообразно обстоятельствам. Если мы медленно ползли в гору, они, окружив нас плотной толпой, возбуждённо молотили ладошками по велосипедам. Обычно одного строгого громкого «нет» хватало, чтобы заставить их броситься врассыпную. Если же мы на хорошей скорости неслись под гору и нам удавалось всё время оставаться за пределами досягаемости, неутомимые детки либо гурьбой преследовали нас не менее полумили, прежде чем бросить это бесполезное занятие, либо швыряли в нас всем, что было под рукой, точнее, тем, что могла удержать и метнуть детская ручонка — камнями, палками, мотыгами или топориками — когда мы со свистом проносились мимо. Они никогда не метили прямо в нас, и все «снаряды» заведомо посылались «в молоко». Правда, иногда кто-нибудь заходил уж слишком далеко.
Как-то раз один малец на ходу выхватил бутыль для воды прямо из-за спины Ларри. Остановившись, Ларри спешился и с грозным видом двинулся назад к приотставшему было мальчишке. Почуяв, что дело принимает скверный оборот, старший брат виновного вырвал бутыль из рук воришки и вернул её Ларри, попутно отвесив братцу звонкую оплеуху, после чего вся ватага, в молчании застыв на месте, проводила нас смиренными взглядами.
Но не прошло и десяти минут, как нас толпой облепили подростки, когда мы медленно, дюйм за дюймом, ползли в гору, преодолевая особенно крутой подъём. Когда вся шайка сгрудилась вокруг нас, самые отчаянные схватили нас за руки и за ноги, в то время как остальные пытались выдернуть из-под нас велосипеды. Мы с Ларри раздали несколько тумаков, надеясь охолонить разбойников, но тщетно: они продолжали нас держать. В тот самый миг, когда мы уже приготовились расцеловаться с асфальтом, из-за вершины горы вывернул новёхонький сияющий «мерседес». С одного взгляда оценив происходящее, водитель рванул машину прямо на нас. Заскрежетали тормоза, из салона выскочили двое марокканцев в европейских костюмах. Разогнав юных бандитов, они жестом скомандовали нам поскорее уносить ноги, однако в трёх милях от злополучного места мы опять угодили в окружение.
Так уж вышло, что весь день, через каждые три-четыре мили, всю дорогу в Фес, нас неотступно преследовали ватаги маленьких попрошаек, невероятно охочих до сигарет. И если юные горцы жаждали сигарет, то взрослые мужчины стремились сбыть нам гашиш. В горах Риф марокканцы выращивают коноплю, а благодатная нива, как водится, щедро дарит их гашишем. Всякий раз, когда нам случалось проезжать мимо скопления домов из плитняка, местные коммерсанты пулей вылетали на улицу и гнались за нами с внушительными брусками гашиша в руках.
«Твоя гашиш хочет,— надрывались они.— Твоя здесь стоять. Гашиш и душ».— Горцы уже хорошо знали маленькие слабости иностранцев.
«Твоя-моя дистрибьютор,— приставал один торговец.— Твоя-моя гашиш дёшево покупать, твоя страна продавать. Доллары много-много».
К закату дня мы всё ещё были в горах, то взбираясь на кручи, то с ветерком спускаясь в глубокие узкие долины. На склонах гор вдали то тут, то там маячили группки глинобитных хижин. К этим глухим деревушкам не было никаких подъездных дорог, туда вели лишь редкие пешие тропы. Мы слышали, как люди перекрикиваются друг с другом через горы и долины. Если взрослый прохожий, оказавшись поблизости от дороги, замечал нас, он немедленно передавал новость выше, своим соплеменникам в скалах, и тотчас же отовсюду: из-за деревьев и камней, из домов — высовывались головы в капюшонах. Одни безмолвные «капюшононосцы» обозревали нас издали, другие спускались вниз по склонам, чтобы поглазеть с более близкого расстояния. Детвора никогда не досаждала нам, если рядом были взрослые.
Между тем незаметно подкрались сумерки, а в наших усталых головах не было ни одной дельной мысли насчёт предстоящей ночёвки. Склоны гор были слишком круты, да и мы боялись, как бы дети не забросали палатку камнями. Не имея под рукой карты, мы не знали, приближаемся ли мы к городу или, напротив, удаляемся от него, хотя впереди уже маячило нечто похожее на перевал. Мы продолжали давить на педали, при этом мои колени нестерпимо болели. Я молила о том, чтобы найти на вершине хоть какое-нибудь поселение.
Небольшие марокканские посёлки, рассеянные вдоль дороги от Сеуты до Феса, обычно состояли из глинобитных хижин, крытых соломой, чайной, где из уважения к мусульманскому закону, запрещающему потреблять спиртное, подавали только чай и безалкогольные напитки, общественного колодца или источника, стаи бродящих по улицам куриц, канализации и водопровода.
Деревушка, что приветствовала нас на перевале, полностью соответствовала вышеприведённому описанию, за исключением разве того, что она могла похвастать двумя чайными вместо одной. Она расположилась в самом центре узкого болотистого плато.
Эту ночь, впервые за всё путешествие, нам предстояло провести среди людей, родного языка которых — арабского — мы не знали. Прислонив велосипеды к стене одной из двух чайных, мы гадали, какими жестами воспользоваться, чтобы попросить разрешения поставить палатку в сущей хляби рядом с заведением. Мы немного волновались насчёт того, как отреагируют местные на наше появление и просьбу.
При входе в чайную, на грязном деревянном столе, покоился толстый кусок волокнистого, протухающего и изрядно обсиженного мухами мяса. Позади мясного обрубка помещались примитивные весы, состоящие из рычага, пары чашек и малого набора круглых гирек. Мясной нож был покрыт густым слоем запёкшейся крови и пыли.
Обогнув мясо, Ларри решительно двинулся в чайную, я поплелась следом. Я вряд ли представляла свою роль женщины в исламской стране, где до сих пор мне редко приходилось видеть женщин и где мужчины устраивают чисто мужские посиделки и никогда прежде не лицезрели дам в чайной.
Все столики в чайной были заняты, мужчины курили гашиш, прихлёбывая чай или потягивая лёгкие напитки. При нашем появлении беседа захлебнулась, и безмолвные лица напряжённо изучали нас, не выражая особых эмоций.
— Здравствуйте. Здесь кто-нибудь говорит по-английски? — нерешительно спросил Ларри.
Никто не проронил ни слова. Лишь один марокканец, единственный посетитель чайной, одетый не в длинный бурнус, помотал головой.
— Habla espanol? — допытывался Ларри.
— Si! — отозвался посетитель в помятом костюме, который, как оказалось, служил в министерстве юстиции и заглянул в чайную по дороге на север, в Тетуан из Мекнеса. Звали его Меруан, он говорил по- арабски, по-испански и по-французски. В Марокко образованная молодёжь знала французский в качестве второго языка, люди старшего поколения, чьи школьные годы прошли в те времена, когда Испания владела частью Марокко, ещё не забыли испанский.
Ларри объяснил Меруану, что нам нужно, а он, в свою очередь, растолковал наши намерения посетителям чайной. Когда Меруан кончил говорить, «капюшоны», похоже, крайне воодушевились, предчувствуя нечто любопытное. Меруан жестом пригласил нас следовать за ним, не отставая от нас ни на шаг, из чайной высыпали остальные. К тому времени сельские ребятишки уже «засекли» наши велосипеды у стены чайной и теперь из кожи вон лезли, разнося весть по своему «беспроволочному телеграфу». Вскоре все мужчины и детвора посёлка сгрудились вокруг нас. И снова ни единой дамы.
— Ставьте палатку где угодно,— разрешил Меруан.— Нам так хочется взглянуть.
Мы с Ларри засуетились в поисках сухого бугорка рядом с чайной и приступили к разбивке палатки. Пока мы трудились, Меруан забрасывал нас вопросами о нас самих и о велопробеге, а затем переводил наши
