остаётся грязной и пахучей, прежде чем дождётся стирки.
— Овечье дерьмо,— ляпнула я, обернувшись и одарив мистера Адамса открытой милой улыбкой.
Мистер Адаме уже вытащил фляжку и вливал напиток себе в глотку. При моих словах он резко дёрнулся и вставил фляжку обратно в карман. Затем вперился в меня долгим, тяжёлым и подозрительным взглядом. Я продолжала улыбаться с таким простодушием, на какое только была способна.
— Что ты сказала? — бормотнул он.
— Овечье дерьмо.
— Овцы? Овцы? Не сваливай это на овец! — злобно взвыл мистер Адамс. Потом, после минутного колебания, сориентировавшись в окружающем пространстве, он поплёлся в бар к остальным. То, что он собирался выложить им, должно было лишь подтвердить их уже и без того сложившееся мнение о нас с Ларри.
Оседлав велосипеды, мы были уже готовы отъехать, как из отеля вышел водитель автобуса. Мы расспросили его об обеих дорогах в Фес, и он предостерёг нас от горной дороги. «Местами её просто не существует»,— уточнил он.
Испанцы были правы насчёт рытвин, камней и покорёженного асфальта. Но поскольку на шоссе не было машин, мы могли свободно двигаться по любой полосе, объезжая препятствия, и исхитрялись идти на достаточно высокой скорости, всё время опережая стайку ребятишек, гнавшихся за нами. К концу дня мы спустились с гор и катили меж покатых холмов и ровных, как стол, полей пшеницы. Мы остановились в крохотной деревушке, чтобы наполнить запасную бутыль водой для готовки и мытья посуды.
Пока Ларри отыскивал деревенский колодец, я осталась караулить велосипеды. Ко мне неслись две босоногие девчонки лет двенадцати. Их темноволосые головки были повязаны ярко-красными и голубыми шарфами. Обе в блузках и юбках до пят, бусах и браслетах. Та и другая прятали одну руку за спиной. Футах в шести от меня они, размахнувшись, резко выбросили вперёд спрятанные руки; каждая сжимала огромный, острый, смертоносного вида серп. Размахивая серпами в воздухе, в то же время чиркая по горлу указательным пальцем свободной руки, разбойницы недвусмысленно намекали, что собираются располосовать меня.
Первой мыслью было бросить велосипеды и сломя голову кинуться наутёк. Поразмыслив, я поняла, что девицы всего лишь дразнятся. Кроме того, рассуждала я, старик, сидящий неподалёку, не позволит им нарезать меня ломтиками. И я решилась переломить ход игры.
«Bonjour»,— выпалила я, разом продемонстрировав всё своё знание французского. Не сводя глаз с серпов и напружинив ноги для спринта, я протянула им руку. Девчонки радостно рассмеялись. Опустив серпы, они по очереди пожали мне руку и робко коснулись непривычно светлых волосков на моём неприкрытом предплечье.
На закате мы с Ларри очутились на голой равнине — кругом ни деревца, ни кустика, не говоря уже о какой-нибудь придорожной деревушке. Сведя велосипеды с дороги на безлюдную пустошь, мы приступили к устройству лагеря. И, как не раз уже бывало, когда бы и где бы мы ни останавливались в Богом забытой глуши, человеческие фигуры выросли перед нами словно из колеблющегося воздуха. Этакое сверхъестественное явление, к которому мы так вполне и не смогли привыкнуть. Этой ночью первой возникшей ниоткуда персоной оказался полоумный оборванец-пастух, который кругами носился мимо нас, издавая странные булькающие звуки. Всякий раз, когда мы бегло озирались в его сторону, он принимался истерически хохотать и сломя голову мчался прочь, лишь для того, чтобы мигом позже вернуться назад и возобновить своё круговращение и воркотню. Наконец он убежал-таки восвояси и больше не возвращался.
Затем на нас набрели трое парней, изъяснявшихся лишь по-арабски. К счастью, у всех троих рассудок оказался в полном порядке. Присев рядом с нами, они всем своим видом давали понять, что мы можем продолжать возиться с обедом. Один паренёк вытащил из складок своего необъятного бурнуса некий самодельный музыкальный инструмент, с виду отдалённо напоминавший гавайскую гитару. Корпусом ему служила жестяная коробка с отверстием, вырезанным в центре её передней стенки. От торца жестянки отходил длинный плоский брусок. Две металлические струны, закреплённые на верхнем конце бруска, тянулись через отверстие к днищу коробки. Короче говоря, самый настоящий щипковый инструмент.
Пока мы с Ларри тушили на пару цуккини с луком, помидорами и рисом, троица услаждала наш слух серенадами — этакими мелодичными стенаниями, сопровождаемыми монотонным «планкити-планк- планкити-планк» на двух струнах. Исчерпав за четверть часа весь свой репертуар, юноши были готовы приступить к увеселительному мероприятию совсем другого рода: катанию верхом на осле.
— В этом деле я не мастак,— с ходу воспротивился Ларри.— К тому же они указывают именно на тебя. Значит, приглашают прокатиться тебя, а не меня.
— О, была не была,— рассмеялась я.
— Мне-то приходилось ездить верхом на лошади, по сравнению с чем езда на осле, должно быть, сущий пустяк.— И я спокойно взгромоздилась на осла. Однако, усевшись на то самое место, где полагается быть седлу, я не обнаружила ни малейшего намёка на упряжь. Из всего этого вытекало, что мне предстояло совершить прогулку без седла и без вожжей, не имея никакой возможности править моим «скакуном». Оценив ситуацию, я принялась было сползать на землю, но марокканцы решительно водворили меня обратно. Один из парней пронзительно свистнул. Малютка ослик припустил крупной рысью, и мне ничего не оставалось, как изо всей силы вцепиться в его короткую жёсткую гривку. Пока мы вскачь носились по полям, я ежесекундно со всего размаху приземлялась промежностью на торчащий ослиный хребет.
— Тпру! — во всё горло вопила я.
Животное и ухом не вело. «Вот незадача,— вихрем пронеслось в моей голове,— видно, этот осёл, будучи коренным марокканцем, просто не понимает английскую речь». Я пыталась теребить его за гриву, похлопывала по крупу, исторгала душераздирающие вопли — и всё без толку. Я скакала всё дальше и дальше, прочь от моего разлюбезного муженька. Мы летели навстречу одинокому дехканину, который вытаращился на нас с таким видом, как будто воочию наблюдал явление призрака из потустороннего мира: странную светловолосую фемину в немыслимых широких жёлтых брюках, которая, летя во весь опор верхом на осле, во всё горло выкрикивала какую-то тарабарщину. Но прежде чем я успела что-нибудь крикнуть остолбеневшему дехканину, до меня донёсся высокий пронзительный свист, и в тот же миг дехканин уже исчез из виду. Осёл исполнил молниеносный разворот на сто восемьдесят градусов, и мы поцокали обратно к его хозяину. Нужно ли говорить о том, что ещё до того, как я уселась на этого проклятущего ишака, мои седалище и промежность и без того представляли собой сплошную болячку после дня настоящего галопирования по неровной дороге. Теперь же, когда Ларри стащил меня с хребта скотины, я испытывала на редкость мучительную боль; и всё же я заставила себя лучезарно улыбнуться нашим новым приятелям, которым явно не терпелось узнать, как мне понравилась прогулка. Похоже, я угодила им, попытавшись изобразить полный восторг. Темнело, и парни нехотя поплелись к холмам, во временные шатры на краю поля.
Когда они ушли, мы с Ларри всё-таки разбили палатку, правда, уже при свете луны и высыпавших звёзд. Теперь в поле воцарилась тишина. На дороге — ни души. Лёжа в палатке, я долго не могла сомкнуть глаз, одолеваемая навязчивым беспокойством и мучимая чувством собственной незащищённости. На всякий случай у меня был под рукой баллончик собачьего репеллента — химического аэрозоля, вызывающего временную слепоту у животных и человека. Мне вспомнились предупреждения местных дехкан насчёт странствующих кочевников, которым ничего не стоит забросать нашу палатку камнями, если мы поставим свой «шатёр» в чистом поле, вспомнились также слышанные мной ещё в Испании разные байки о туристах, якобы застигнутых врасплох и убитых марокканскими разбойниками. Этой ночью вокруг нас не было ни цементных стен, ни гостеприимных дехкан, приглядывающих за нами. Ларри, однако, сохранял слоновье спокойствие.
— Что сказать, марокканцы добры и радушны.— Он зевнул.— Детки — вот это проблема, но и они вряд ли отважатся бродить по полям в самую полночь. Не о чём беспокоиться, Барб. Забудь все эти россказни.
Минут через десять мы услышали приближение людей. Я схватилась за собачий репеллент. Голоса, сопровождавшие шорох шагов, резко стихли возле самой нашей палатки. Затем наступило долгое мучительное молчание. По всему моему телу выступили бисеринки холодного пота. Кто знает, сколько их там, гадала я. Почему они замерли? Почему затаились? Снаружи — ни шороха, молчание казалось
