служили Боря с Мишей и Рома. Окопы Бори и Миши были недалеко от наших и мы могли видеть друг друга и общаться. Воронка, служившая укрытием для Ромы, была на некотором расстоянии от нас, рядом с окопом Ковальчука, первого номера в их расчёте.
Во время бомбёжки все, прижавшись к земле, находились в окопах или воронках. Когда наступало затишье, мы выходили из укрытий, чтобы размяться и пообщаться друг с другом. В таком общении мы теперь чувствовали ещё большую необходимость, чем раньше. Здесь мы обменивались мнениями, советами, шутками, что подымало настроение.
Теперь, находясь в постоянной опасности, мы ещё больше тянулись друг к другу. В общении мы искали защиту от, казалось, неминуемой гибели. И то, что пока все выжили и никто из нас серьёзно не пострадал при бомбёжках и обстрелах (случай лёгкого ранения Миши в расчёт не принимался), мы полностью относили на счёт нашей дружбы.
Когда бомбили и я лежал, прижавшись к земле на дне окопа, меня охватывал страх и ужас, которые я чувствовал физически в виде боли в напряжённых мышцах, в пальцах, сжатых со всей силой в кулак, в голове, перегруженной мыслями о возможных последствиях бомбёжки. Больше всего пугала даже не сама смерть, а вероятность стать беспомощным калекой. Перебирая в мыслях возможные варианты последствий ранения или контузии, я всё больше склонялся к выводу, что в таком случае единственным для меня выходом могло бы стать только самоубийство, ибо какая же это может быть жизнь не в радость себе и в тягость другим.
Об этом я никогда не делился ни с кем, даже с Женей. Не знаю испытывал ли он и другие наши ребята подобное, но потому, как мы тянулись к общению в короткие передышки между бомбёжками, я догадывался, что нас одолевают схожие мысли.
Как-то в перерыве между бомбёжками Рома пошутил, что он должник перед Женей за спасительную плацкарту, которую он себе отобрал по его совету. Он утверждал, что находясь в своём убежище, спокойно переносит вой и разрывы падающих рядом бомб, так как абсолютно уверен, что ни одна из них по «теории вероятности» не должна попасть в центр его воронки.
Женя на это, тоже шутя, ответил, что дорого не возьмёт, и что Рома может легко откупиться, уступив ему «боевые сто грамм», которые мы теперь регулярно получали у старшины.
Шутки эти оказались зловещими. Когда немецкие самолёты в последний за этот день раз отбомбили наши позиции и скрылись за горизонтом, а мы собрались в привычном месте, среди нас не оказалось Ромы. Вместо него пришёл Ковальчук, ставший в последнее время его близким другом. Он принёс нам страшную весть о прямом попадании бомбы в воронку, служившую убежищем для Ромы.
Когда мы прибежали к окопу Ковальчука, что был в нескольких метрах от Роминой снарядной воронки, то вместо неё увидели огромную яму. Бомба большого калибра, вопреки «теории вероятности», попала в центр последнего убежища Ромы.
Мы с трудом откопали тело. Лицо Ромы было чистым и невредимым. Вьющиеся рыжие волосы сохранили следы причёски, голубые глаза раскрыты и в них застыло удивление. Наверное, он и в последние мгновения жизни не верил в возможность смерти. Среди нас Рома был самым большим оптимистом. Верил в победу социализма и его идеалы, в Сталина, а главное - в торжество жизни. Накануне, он раскрыл нам некоторые секреты о своих жизненных планах. Мы впервые узнали от него о любимой девушке Соне, что училась с ним в одном классе и о которой он даже родителям своим рассказать стеснялся. Когда они прощались в Немирове, то поклялись никогда больше, после войны, не расставаться. Они собирались поступать в университет, на исторический факультет.
В левом кармане гимнастёрки лежал комсомольский билет, выданный Немировским райкомом ЛКСМУ в июне 1940-го года, а в маленьком кармашке брюк нашли медальон с немировским адресом Ромы.
От той бомбёжки полк понёс большие потери, в основном, убитыми. Окопы и воронки предохраняли от осколков, а от прямого попадания бомб спасения не было. Только в нашем взводе погибли, кроме Ромы, три бойца, а двух отправили в медсанбат с тяжёлыми ранениями. А всего в тот день полк похоронил тридцать бойцов и командиров. Так немцы отомстили нам за своё поражение в первом сражении, когда их потери были намного больше.
Василий Степанович, с нашим участием, изготовил Роме последнее и вечное убежище - гроб из строганных сосновых досок. Мы разыскали их в соседнем селе, которое временно покинули все жители.
Хоронили погибших на сельском кладбище в общей братской могиле. Рому мы схоронили отдельно, а на могиле установили деревянный памятник со звездой и надписью:
Красноармеец Роман Бройтман. 1924 - 1941гг.
На траурном митинге выступил комиссар полка Белкин, командир нашего взвода Иван Скиба и Боря Зильберштейн.
С трудом сдерживая слёзы, Боря просил у Рому прощения, за то, что мы, шестеро его друзей, не сумели сберечь его. Он заверил друга, что пока мы живы, он будет всегда в памяти нашей и в сердце нашем. И ещё Боря говорил о том, как презирал Рома фашизм, как любил жизнь и как верил в победу. Мы стояли у открытой ещё могилы и по щекам катились слёзы.
Теперь нас осталось шестеро.
Грянул оружейный залп - последняя воинская почесть погибшим.
36
Наши ожидания немедленной новой атаки немцев после их последней ожесточённой бомбёжки не оправдались. Весь следующий день длилось затишье. Даже артиллерийские и миномётные обстрелы, ставшие привычными в последние дни, прекратились. Было видно, что немцы, по достоинству оценив силу нашего сопротивления, более тщательно готовятся к решительному наступлению.
Утром по траншеям прошли командир полка Кийков и комиссар Белкин. Они поблагодарили лейтенанта Скибу за состояние наших позиций, которые мы успели тщательно подремонтировать после бомбёжки, отметили выдержку, мужество и дисциплину личного состава взвода и велели готовиться к новому наступлению немцев с участием танков. По данным разведки танковое подразделение противника прибыло накануне и разместилось на опушке леса, что в нескольких километрах от нас.
Командир и комиссар полка выразили уверенность, что мы не дрогнем. Они поставили перед взводом задачу мощным пулемётным огнём отсечь немецкую пехоту от танков. Сопровождавшему их, командиру роты - старшему лейтенанту Горобцу, был отдан приказ обеспечить нас запасом гранат и бутылок с зажигательной смесью.
Комиссар Белкин убеждал, что не следует бояться танков. Без пехоты, считал он, танки бессильны. Если даже им и удастся пройти через наши траншеи, то они далеко не уйдут и будут уничтожены.
Весь день мы продолжали всё глубже зарываться в землю, готовили запасы патронов, гранат и бутылок с горючей жидкостью.
В конце дня лейтенант Скиба собрал весь личный состав взвода у своего блиндажа. Поблагодарив нас за усердие в работе, он предупредил, что отступать не будем и велел забыть даже мысль об этом. Мы должны выстоять и не пропустить врага, говорил он. Свою беседу он закончил словами: «Ни шагу назад, ребята!»
Когда наступили ранние осенние сумерки, вновь пришёл комиссар Белкин в сопровождении политрука роты Зверева. В блиндаж Скибы созвали коммунистов и комсомольцев. Членов партии оказалось немного. Кроме командира взвода Скибы, ещё трое, в том числе командир отделения Василий Степанович, а комсомольцев было семь. Кроме нас, шестерых, прибавился Ковальчук - первый номер из расчёта погибшего накануне Ромы Бройтмана.
Комиссар призвал нас служить примером для беспартийных в бою. Коммунисты и комсомольцы, утверждал он, могут либо побеждать врага, либо погибнуть на поле боя. Третьего пути для них нет. И ещё Белкин велел политруку Звереву собрать у желающих заявления о вступлении в партию. Он пообещал рассмотреть их на внеочередном партийном собрании после предстоящего боя.
