защите от обстрела, что вызвало большие потери.
Осколками разорвавшегося в траншее снаряда ранило и меня. Я почувствовал сильный удар в левое предплечье и живот. Женя был рядом и видел, как меня качнуло и свалило наземь. Убедившись, что я не теряю сознание, он велел мне полежать в углу траншеи, а сам занялся очнувшимся рядом немцем, стреляющим из автомата. Только когда тот безжизненно выпустил из рук автомат и больше не представлял для нас опасности, Женя занялся мною и оказал мне необходимую помощь. Он наложил повязки на раны, дал глотнуть спирту из баклажки и велел лежать до конца боя.
Поняв бессмысленность дальнейшей борьбы, немцы стали выбираться из траншей и, отстреливаясь, начали отходить. Большинство из них так и не вернулись на свои исходные позиции, сраженные огнём наших пулемётов и автоматов.
Когда немецкие танки приблизились к нашим траншеям они были встречены дружным огнём противотанковых ружей и забросаны связками гранат и бутылками с зажигательной смесью. На тыльной стороне наших траншей безжизненно застыли три немецких танка, а ещё два из них были подбиты с обратной стороны.
Всего в том бою на участке обороны полка, немцы потеряли 12 танков и более 300 солдат и офицеров. Сколько раненых ушло или было вынесено с поля боя неизвестно. В траншеях нашего взвода немцы оставили тридцать солдат и двух офицеров.
Большими были и наши потери. Только убитыми наш взвод потерял 15 бойцов. В медсанбат было отправлено 8 человек. Большинство раненых, в том числе и наш друг Миша Гольдштейн, были отправлены затем в тыл, в эвакогоспиталя для лечения. Моё ранение, к счастью, оказалось не тяжёлым. Женя помог мне добраться до медсанбата, где мне обработали раны, остановили кровотечение и наложили повязки. Осколки не повредили кость и врач, по просьбе Жени, разрешил мне вернуться в часть под обещание ежедневно являться на перевязки.
Итак, из нашей семёрки в строю осталось только трое - Боря, Женя и я.
Трудным было наше прощание с Наумом и Иосифом. Как и Рому Бройтмана, мы похоронили их не в братской могиле, как хоронили всех погибших в том бою, а отдельно, под высокой ивой, на краю сельского кладбища, рядом с Ромой.
Были прощальные речи комиссара Белкина, командира взвода Ивана Скибы и, прерываемые спазмами в горле и слезами, слова прощания троих оставшихся в живых друзей погибших юношей.
Трудно было себе представить, что никогда больше мы не увидим этих добрых, скромных и преданных ребят, ставших нам за эти два месяцы войны такими родными и близкими. Трудно было поверить, что никогда больше не услышим полюбившихся нам музыки Наума и песен Иосифа. Не было сомнения в том, что мы хоронили сегодня двух очень талантливых ребят. Они не дожили до своего признания, не доучились до своей славы, не допели, не доиграли, не долюбили.
В могилу Наума уложили гитару, а в могилу Иосифа - гармошку.
Были отданы все полагающиеся героям воинские почести. Установили памятники со звездой и табличкой, где значились их фамилии, имена и те же, что и у Ромы, даты рождения и смерти: 1924- 1941.
В тот же день отправляли в госпиталь Мишу Гольдштейна. Мы понимали, что вряд ли когда-нибудь встретимся, вряд ли услышим ещё его милые шутки и весёлые анекдоты. Миша потерял много крови и очень изменился за прошедшие сутки. Он выглядел бледным и слабым. Превозмогая боль, он улыбался и обещал писать нам из госпиталя, а после выздоровления вернуться в наш полк.
Мы договорились, что если будем живы, то после войны обязательно встретимся в Немирове, где начиналась наша дружба.
38
Боря и Женя ухаживали за мной, как за больным ребёнком. Они соорудили мне удобную постель, которую назвали «лежачий плацкарт», по часам кормили таблетками, которые назначил врач из медсанбата, и даже умудрялись в условиях нашей траншеи, обстреливаемой из артиллерии и миномётов, кормить меня горячими супами из концентратов и поить чаем. Этим они тоже выполняли советы врача.
Как не убеждал я их, что в таком уходе нет необходимости, что я чувствую себя хорошо и почти не ощущаю боли в ранах, изменить что-нибудь в их поведении мне не удавалось, пока врач при очередном осмотре и перевязке не подтвердил, что раны заживают хорошо, опасность миновала и меня можно переводить на «ходячий режим» при условии максимального соблюдения требований санитарии и гигиены.
И эти условия мои заботливые друзья старались обеспечить. Меня снабдили достаточным количеством воды для мытья рук, добыли новый портяночный материал, который заменял салфетки и полотенца, в чистоте содержалась солдатская посуда.
Всё это, а также ежедневные перевязки, позволило избежать инфекции и способствовало быстрому заживанию ран и полному моему выздоровлению.
Этому помогло и затишье в боях. После последней ожесточённой атаки немцы вот уже несколько дней не предпринимали более новых попыток сломить нашу оборону и ограничивались только обстрелом позиций из пушек и миномётов.
Трудно сказать, как бы мы теперь смогли удержать наши рубежи, если бы немцы предприняли новые атаки.
Во взводе осталось в строю всего десять бойцов, командир нашего отделения Василий Степанович и лейтенант Скиба. При такой численности отпала необходимость деления взвода на отделения и Василий Степанович стал заместителем командира взвода.
Подобное положение было и в других подразделениях полка. В строю осталось меньше половины личного состава.
Правда, вооружения у нас заметно прибавилось. Теперь, все мы сменили свои винтовки со штыками на удобные немецкие автоматы, на каждого в нашем взводе хватало по станковому пулемёту. Собрали много гранат и патронов.
Всем досталась добротная немецкая обувь и никто больше не пользовался обмотками. Полакомились мы и галетами, консервами, вкусными концентратами и даже шоколадом.
Однако, если говорить о боеспособности полка, то она вызывала серьёзные опасения, ибо прежняя линия обороны должна была удерживаться меньшей в несколько раз численностью бойцов.
Командир и комиссар полка несколько раз в день обходили траншеи, отдавая нужные распоряжения и подбадривая приунывших бойцов. Они обещали всех оставшихся в живых представить к правительственным наградам за проявленные в прошедших боях отвагу, стойкость и мужество. Особенно восхищались они массовым героизмом, проявленным бойцами и командирами нашего взвода в рукопашной схватке с превосходящим по численности и вооружению противником. Комиссар сказал, что напишет в армейскую газету о последнем бое и особенно об отражении танковой атаки немцев.
И всё же, несмотря на похвалы начальства, настроение у бойцов было грустным.
Перед глазами всё ещё стояли ужасы недавнего боя. Не забывалась и цена достигнутого успеха. Для большинства участников минувшего сражения оно стало последним. Они либо навсегда ушли из жизни, или стали калеками. Мы понимали, что если и предстоящие бои будут такими же, всех нас ожидает та же участь.
Не было никаких оснований ожидать в скором времени каких- нибудь серьёзных изменений в ходе войны, особенно в уровне вооружения нашей армии и в первую очередь в её оснащённости танками, самолётами и артиллерией, которые, в конечном счёте, определяют положение на фронте.
Особенно грустным было настроение у Бори и Жени. В течение десяти дней боёв наша семёрка, чудом сохранившаяся в полном составе при многочисленных обстрелах и бомбёжках первых двух месяцев войны, потеряла более половины своего состава, притом трое покинули нас навсегда. А к тому ещё моё ранение, которое могло иметь и более тяжкие последствия.
Не лучшим было настроение у меня. Как и Боре и Жене, мне было невыносимо тяжело от мысли, что
