Пять поэм

Пусть горит над Великим небес благодать!

Да течет небосвод по цареву желанью!
Да поникнет весь мир под румийскою дланью!»

А затем о заветном запела она.
В сладкой песне тоска ее стала слышна:

«Расцвело деревцо за оградою сада,
И возникшим цветам деревцо было радо.

Только роза спала; был не вскрыт ее лал,
И нарцисс на лугу еще сладко дремал.

И в сосуде вино не пригублено было;
Видно, жаждущих сердце о нем позабыло.

Сад надеялся: кончит с охотою царь,
И придет к нежной розе с охотою царь.

Эту розу сорвет он весною счастливой.
Он тюльпаны увидит и взглянет на ивы.

Неужели царю вовсе времени нет
Поглядеть на цветы, на их пышный расцвет?

Завились лепестки; грусть в их каждом завое,
Но в осенние дни им грустней будет вдвое.

Ветер осени лют, обуял меня страх:
Все мои лепестки обратит он во прах».

Слыша песню рабыни, хватающей сердце,
Царь охвачен был страстью, сжигающей сердце,

Сладкий стон ее чанга — о, сладостный клик! —
Возвещал, что красив ее сладостный лик,

Что ее красноречье являет желанье,
Чтоб возникло в царе огневое пыланье.

Но, проникнув душой в чанга звучную речь,
Не дал Властный себя вожделеньям увлечь.

Был разумен Воитель: уместна ль истома?
Уцелевших врагов он желает разгрома.

И велел он вина принести, а припас
На дорогу оставил: придет его час.

Златозвонную чашу он выпил за деву,
Столько сладостной неги придавшей напеву.

После — чашу спасенной от вражьих цепей,
Сладкоустой он подал и вымолвил: «Пей!»

Повелела она своему поцелую
Освятить эту чашу, — затем золотую

Отдала шаханшаху. Рукою одной
Брал он чашу. Ласкал ее кудри — другой.

То с нежнейшим лобзаньем склонялся он к чаше,
То к Луне, что была всех возлюбленных краше.

Чтил он чин сластолюбцев. Умел он вдвоем
Есть печение сладкое с терпким вином.

И, уста усладив чашей сладостной винной,
Предались они дреме сладчайшей, невинной.

И в приюте услад, в окружении гроз,
Лишь лобзанья одни не страшились угроз.