Пять поэм

Когда промчалась весть, что царствованья груз
Велением творца сложил с себя Ормуз,

Шах, в юном счастии не ведавший урона,
В столице поднялся на возвышенье трона.

Хоть в мыслях лишь к Ширин влекла его стезя,
Все ж царство упустить наследнику нельзя.

То государства он залечивал недуги,
То взоры обращал он в сторону подруги.

И за строительство его уж люди чтут,
Уж много областей он охранил от смут.

В несчастья вверженных залечивалась рана:
Шах справедливостью затмил Ануширвана.

Но вот закончились насущные дела,
Опять к любви, к вину душа его влекла.

Мгновенья не был он без чаши, без охоты.
Когда ж он о Ширин вновь полон стал заботы —

Спросил придворных он, что слышали о ней.
Ему ответили: «Уже не мало дней,

Как из дворца, что там, где сумрачно и хмуро,
Она умчалась прочь. С ней видели Шапура».

Круговращеньем бед внезапно поражен,
Шах небо укорял. Но что мог сделать он?

Воспоминания он предавался негам,
И черный конь прельщал его горячим бегом.

Как ночь его Шебдиз, ну, а луны — все нет!
Он камнем тешился, но помнил самоцвет.

Шапур привозит Ширин к Михин-Бану

Ширин в ее края примчал художник снова,—
Но встреча не сбылась: там не было Хосрона.

С Гульгуна сняв Ширин, в цветник Михин-Бану
Ее он снова ввел, как светлую весну.

И снова гурия меж роз родного края
Дарила свет очам, огнем очей играя.

И приближенные, и слуги, и родня,
Которые давно такого ждали дня,

Увидевши Ширин, ей поклонились в ноги,
И, прахом ставши, прах лобзали на дороге.

И благодарственным моленьям и дарам
Предела не было, и был украшен храм.

А что с Михин-Бану? Да, словно от дурмана,
Ей тесно сделалось в пределах шадурвана,[181]

Как сердцу старому, что стало юным вновь,
Что мнило умереть, а в нем взыграла кровь.

Беглянки голову Бану к себе прижала —
И пробудился мир, и начал жить сначала.

Как ласкова Бану! Какой в ней пламень жил!