пируют. Хосров счастлив — «Ширин с ним хороша».
Хосров убивает льва во время пира
С Ширин гуляет шах меж радостных долин. Прекрасно все окрест, прекрасно, как Ширин. Когда желанная — вершина мирозданья, То место каждое есть место любованья. И, отдыха ища, глядят: невдалеке Лишь лилии цветут на сладостном лужке. И, колышками прах в таком раю ударив, С поспешностью шатер воздвигли государев. Гулямы, девушки вокруг шатра видны — Иль вереница звезд блестит вокруг луны? Сидят Хосров с Ширин и песен внемлют звуку,— Они ведь за ноги повесили разлуку.[188] Вот кравчий накренил рубиновый сосуд, И струны говорят: дни радость принесут. Влюбленность и вино! В них — неги преизбыток. Пьянит царя царей сей смешанный напиток. Но вот внезапно лев скакнул из-за куста, И в воздух взвил он пыль ударами хвоста. Как пьяный, бросился к стоянке он с размаха, И наземь воины попадали со страха. И, подскочив к шатру и яростью горя, Сын логовищ лесных взметнулся на царя. В рубахе, без меча, в свою удачу веря, Нетрезвый шаханшах опережает зверя. До уха натянул он лука тетиву — И грузно рухнул лев: пронзил он сердце льву. Льва обезглавили. И вскоре светло-бурой, Умело содранной, все любовались шкурой. И повелось в стране с Хосрововых времен: Хоть пиршествует царь — меч сохраняет он.[189] Хоть мощен был Парвиз, как лев пустыни дикой, Но был владыкой он — медлительны владыки. В хмелю он победил своим уменьем льва. Не хмелем славен стал, а одоленьем льва. И эту крепкую, приученную к луку, Спасенная Луна поцеловала руку. Как розовой воды коснулся сладкий рот. И вот в ладонь царя горсть сахару кладет. С прекрасных уст печать уста царя сломали, Чтоб не ладони сласть, а губы принимали. Поцеловав уста, он вымолвил: «Вот мед! Вот поцелуев край, куда наш путь ведет». Тот поцелуй гонцом был первым, чтоб второго, Такого же, ей ждать от жадного Хосрова. Но хоть и множество мы выпьем ночью чаш, Все ж чаша первая милей всех прочих чаш. 
