— Правду, правду, не придирайся...- Вишь, по краям розовая кожица вылупляется, гниль отстает... Толкуешь о правде, а скажешь, нос воротишь... Малость, правда, припахивает, а так — порядок...
Ворчал для близира, бережно обрабатывая воспаленные, припухшие края раны. Лейтенанту повезло, что осколком не задело кости. Рассекло мышцу, но не смертельно. Еще на турнике «солнце» будет вертеть, как когда-то на аэродроме. Кожа порозовела от притока крови. Сергей обмыл кипятком листья подорожника, приложил к ране и плотно забинтовал ее шелковым лоскутом.
— А теперь спину кажи.
Кожа на спине шелушится и облазит. Ожог затянуло, и он багровеет широким шрамом. Смазал его техническим вазелином, тюбик которого позаимствовал в немецком танке. Помог другу натянуть нижнюю трикотажную и верхнюю рубашки.
— Отваливай, — похлопал Груздев Костю по здоровому плечу, - кемарь до побудки.
Сергей подошел к порогу и, не переступая, уткнулся взглядом в непроницаемую чернь октябрьской ночи. Неужели они сами себя в западню загнали? Дверь открывается наружу, изнутри ее ни подпереть, ни забаррикадировать. Оконца затянуты пленкой. Сунь с улицы гранату, они и не проснутся. Если Костю оставить, а самому в кустах устроится? Не годится. Сам погибай, а товарища выручай... Да и самому в тепле хочется поспать, надоели ночевки в сыром лесу, на холодной земле. Проснешься весь заиндевевший, слова не выговоришь, язык к зубам примерзнет... А, будь что будет!
Устроился у двери. В изголовье положил полено потолще, поглубже натянул танкистский шлем, набросил на плечи кожанку, по-пехотному решив лечь на одну ее полу, а второй прикрыться. Пистолет сунул за пазуху, ремень автомата намотал на руку. Если кто и решится забраться в избушку, то его не минует.
Костя дышал ровно и тихо, пристанывая сквозь зубы. Сергей прислушался и успокоился. Закрыл глаза и будто в глубокий колодец провалился. А потом цветными пятнами замелькали таежные поляны, редколесье на выжженных пожарами сопках, токующие на заре глухари. Откуда ни возьмись — сойка. Растет, растет, крыльями полнеба затмила. Нависла над парнем громадой, клюв выставила, да как заорет блажным человеческим голосом: — Хенде хох!
Сергей хотел вскочить, но на него навалились, и, лежа, он яростно ломал чьи-то руки, прижимающие его к земле, зубами вцепился в икру подвернувшейся ноги. Кто-то взвыл, свирепо выругался. Пронзительно закричал Костя, и Груздев, поднатужившись, сбросил с себя тяжелые, потные тела, приподнялся, нащупал рукоятку парабеллума, но страшный удар по затылку опрокинул парня и погрузил в беспамятство.
Очнулся Сергей от собственного стона. Онемели вывернутые за спину руки, острая боль разламывала толову, иголками отдавала в виски. Сперва не понял что с ним и почему темно, потом различил слабую полоску света сквозь плотную, туго облегающую глаза повязку. Сено, на котором он лежал, пахло тонко и грустно, как копешки на лугу. Поскрипывали несмазанные колеса, парня мотало из стороны в сторону. И боль переливалась справа налево, слева направо. Груздев крепился сколько мог, но когда резко тряхнуло, громко застонал.
— Сережка, жив?! — радостный шепот над ухом и следом торопливая скороговорка: — Нас приняли за немцев. Ты контужен и потому не говоришь. Пусть пытают...
— Геть, лайдак! — раздался грубый окрик. — Кровавый, окрутный шваб.
Ветерок донес резкий запах конского пота. Ехали то ли пахотой, то ли избитой выбоинами дорогой. От частых и сильных толчков ходок подбрасывало, и отяжелевшая голова безвольно моталась по сену. К горлу подступила горечь, и, сдерживая тошноту, Сергей старался не стонать, не оказать перед врагами свою слабость. Левым боком он чувствовав тепло Костиного тела и радовался, что друг жив и находится рядом. Уж вдвоем-то они как-нибудь вывернутся из беды.
Лисовскому руки примотали к туловищу, спеленали словно куклу. Пошевелил головой, пытаясь ослабить повязку на глазах, но ничего не получилось. Видимо, завязали ее опытные люди — и на миллиметр не сдвинешь. С ним обошлись милосерднее, чем с Сергеем. Когда в избушку ворвались, он пытался сопротивляться, но кто-то наступил на рану, и он по-звериному взвыл.
Из разговора Костя понял, что аковцы возвращались с шоссейки после неудачной операции и случайно уловили запах дыма. Подкрались к избушке и хотели забросать спящих гранатами. Но тут в небе сверкнула зарница, и они разглядели кожанки, танкистские шлемы. Это и спасло парням жизнь.
Косте покоя не давала мысль, зачем аковцам понадобились живые гитлеровцы? Он видел, как они обрадовались, узнав из документов, что захватили фашистов из самого Берлина. Пригнали подводу, из-за бездорожья везут к своим окружным путем. Сергей всю дорогу провел в полузабытьи. Мерещился огромный бурый медведь с куцым хвостом. Он задом пятился из берлоги, а Сережкино ружье раз за разом дает осечку. Охотник пытается бежать, а ноги ни с места, будто к земле приросли. Лохматое чудище на дыбки, прижимает человека спиной к дереву и лапой с длинными острыми когтями сдирает кожу с черепа. Откроет парень глаза видение исчезает. Стоит смежить веки, как видение повторяется: появляется огромный бурый медведь...
Неподалеку раздалась резкая команда. Грубые руки сорвали парней с сена, пинками поставили на ноги и, подталкивая прикладами в спину, куда-то повели. Сначала Сергей ощущал босыми ногами тепло мелкого песка, потом почувствовал холод каменных плит. На ступеньках он споткнулся, но не упал. Его вовремя подхватили за ворот кожанки. Поднялись, и шаги охранников гулко зазвучали в просторном помещении. Шли долго, поворачивая то влево, то вправо, преодолевая бесчисленные лесенки. Скрипнула дверь, их втолкнули в комнату, и Костя почувствовал запах крепких мужских духов, сигарного дыма. Сорвали с глаз повязку, и он увидел Сережку. На лбу и впалых щеках друга запеклась кровь, глаза ввалились, нос заострился. Сержант попытался бесшабашно улыбнуться уголками полиловевших губ, заметив багровый синяк на Костяном лице, но качнулся от слабости и прислонился плечом к косяку.
— Хцели прилечь?! Проше пана на канапе, — издевательски прозвучал вкрадчивый голос, но не выдержал взятого тона и рявкнул: — Бачиосць, пшеклентный шваб!
«Хоть лопни, не пошевелюсь!», — зло подумал Сергей и в упор уставился на невысокого мужчину с темными волосами, разделенными безукоризненным пробором, в отороченной мехом куртке, с ярким клетчатым шарфом на шее, красно-белым бантом на груди. У того нервно дернулись тонкие усики, побелело от гнева лицо, но он сдержал себя. Перебрал документы и бумаги из портфеля и внешне бесстрастно спросил:
- Гюнтер Зоммер?! Герберт Зоммер?!
Костя переступил с ноги на ногу и тоскливо повел взглядом по комнате.
— Йя, йя, — подтвердил Лисовский, поняв, какой ответ тот ждет.
Аковец бросил короткую фразу охраннику и отвернулся к окну. Средних лет мужчина с напускной свирепостью прикладом винтовки подтолкнул парней к двери.
Рук Сергей не чувствовал. Заломив назад, их чуть не вывернули из суставов. Пытался пошевелить пальцами и сам не понял, двигаются ли они? Вели длинным коридором, под ногами тоненько скрипели рассохшиеся половицы. Украдкой бросал взгляды в узкие стрельчатые окна, похожие на бойницы, но видел только оплешивевшие макушки деревьев да лоскутки голубого выцветшего неба. Затылок сверлила тупая нудная боль.
Эх, проснуться бы вовремя, куда бы улепетывали ясновельможные паны! Вещая птица сойка, а Костя не верил. Гамузом навалились на сонных, а теперь пыжатся как индюки. Их, связанных, трое охраняют. Автомат неизвестной системы, ружье и длинноствольная винтовка. Не богато живут! Сюда бы ППШ, а лучше пулемет Шпитального или Березина. Вот бы он развернулся!.. И вдруг взглянул на себя как бы со стороны. Верзила в кожаном гестаповском пальто, в гитлеровском мундире, с танкистским шлемом на голове смотрит исподлобья, сам нарывается на неприятности. Тут и он, будь на месте поляков, врезал бы наглому фрицу. Поляки еще нянькаются, рук не распускают, а то бы за милую душу могли изметелить. Не заносись, фриц!
По узкой металлической лестнице, штопором ввинчивающейся в землю, спустились в полутемное подвальное помещение. Парней поставили к сочащейся сыростью стене, и один из конвоиров, вытащив нож, шагнул к Косте. Тот обмер, заметив, как зловеще сверкнул клинок. Сергей, не раздумывая, занес ногу для удара, пошатнулся и упал. Охранники дружно расхохотались: на лейтенанте разрезали сыромятные путы. И с Груздева сняли веревки. Боль в вывернутых суставах утишилась, но руки плетьми безжизненно повисли вдоль туловища.
